взрыв, – Василий лукаво глянул на Студента.
– Ерунда и хулиганство, – не замечая иронии, в сердцах крикнул тот.
– Ладно, давай, Николаша, по пять капель добавим и осетра докушаем, а потом расскажу тебе всю правду и ничего, кроме правды.
Глава 21
Остатки самогона и разговор с Николаем окончательно разогнали сон. Да и время отдыха пролетело. – Труба зовет, служба не ждет. – Клоков наскоро привел себя в порядок.
Пассажиры встретили его восторженным гомоном. Мужчины жали руку и предлагали отметить победу. Женщины смотрели восхищенно, приветливо улыбаясь. Это особенно радовало.
Дверь в купе военных оказалась открытой. Здесь уже ничего не напоминало о произошедшем. Стены вымыты, на столике чистая салфетка и баночка с цветами. Только смрадный запах не выветрился до конца.
Служивые степенно курили в тамбуре и что-то обсуждали. Почти чистые гимнастерки были залатаны на живую нитку. Синяки и ссадины на розовых от похмелья и еды лицах замаскированы косметикой. Прапорщик стоял на полусогнутых ногах, упершись спиной в стену, сощурив веки и вытянув полные губы куриной попкой. Увидев ночного, попытался встать по стойке смирно и, прикинув два пальца к виску, прорычал. – Хвалю за своевременные и решительные действия – и, издав зубной скрежет, подал руку.
Василий хотел сказать командиру что-нибудь едкое, насмешливое, но кроме слов, – эх, солобоны, – ничего не придумал.
– Так точно, – согласился офицер – не вояки, а моча и саки. Всем жопы на портянки порву.
Пройдя несколько шагов, Клоков услышал одного из солдат. – Вы, товарищ прапорщик, мой начальник. Я обязан вам подчиняться, но не уважать. Вы, товарищ прапорщик, большая свинья.
– Правильно, – подумал Василий и рассмеялся.
Открыв двери ресторана, он замер в изумлении. В узком проходе, прижавшись друг к другу, стояла вся бригада во главе с Чернушкой. Казалось, они приготовились сфотографироваться или запеть хором. На лицах улыбки, в глазах торжественный блеск. Директор взмахнул по-дирижерски тонкими ручками, и все дружно грянули. – Слава герою Василию Клокову. Ура!
– Служу Советскому Союзу, – растерялся Василий и неожиданно почувствовал, что в горле запершило, а на глазах появились слезы.
Его обнимали, целовали, тискали. Морозова, пожав руку, сказала. – Вы настоящий мужчина, вам давно пора вступить в партию. Я готова дать рекомендацию. – Юлька, целуя, шептала. – Прости, Васек, ну, дура я, дура.
– А мне ж снилось, снилось, – Захаровна уставилась в дальний угол вагона,
– будто через весь состав стоят столы, накрытые белыми скатертями. Мы сидим и веселимся, а Вася за официанта. На подносе у него тарелки с... – Шеф-повар покраснела. – Вымолвить стыдно.
– Все ж свои, выкладывайте.
– По большому куску дерьма.
– Блюдо, что надо, – загомонил народ.
– Это ж к удаче, – она улыбнулась, – вот и закончилось все благополучно.
Пришли Антоныч, Кукла и Петровна. Начальник поезда обнял Василия так, что в плече хрустнуло и заболело. – Молодец, ебенть.
– Не такие кочегарки размораживали. – В первый раз Кукла и Клоков с чувством пожали друг другу руки.
– Васек, ты ведь меня от позора спас. Сам видел кобелину этого. – Петровна жеманно чмокнула его в щеку.
Велосипед радовался найденным туфлям. – Я уже и думать о них забыл, а они под полкой лежали.
– Товарищи, – громко возвестила Морозова, – предлагаю сообщить руководству треста о мужестве нашего коллеги и ходатайствовать о награждении Клокова Василия Анатольевича медалью, а также поместить заметки в газеты «Советская торговля», «Труд», «Известия».
– Наградим, ебенть, в семейном кругу, – остудил ее пыл Антоныч, – но лучше не распространяться, а то нас так наградят – груди не хватит награды, ебенть, развешивать, – он хитро подмигнул и поплыл к накрытому столу.
«Семейный ужин» в честь героя удался на славу.
Володя купил на станции белых грибов и закатил из них суп и пирог.
– Вася, а страшно было? Говорят, в такие минуты перед человеком вся жизнь пролетает, – изрек Кукла.
– Да нет, только вот босой ходил и даже не почувствовал, а заметил, только когда все закончилось.
– Стресс, – определил директор.
– Наверно, но настоящего страха не ощутил. Конечно, мандраж был и еще какой. Вот когда я в детстве тонул, тогда испугался по-настоящему. Понял, вернее, осознал смерть.
– Вась, расскажи, какая она, – прошептала Юлька и, широко открыв глаза, замерла.
– Лет десять мне было. Ходили мы с ребятами на Оку, воровать из чужих сетей рыбу. Местные мужики ставили путанки поперек проток или вдоль камышей и раз от разу втихаря снимали улов. В наших местах река на рукавчики распадается. Течение сильное, место для ловли удобное. Мы вроде плаваем, а сами высматриваем сети и незаметно добычу воруем. Все время в напряжении. Занятие опасное. Поймают – не пощадят. Это и было для нас самое интересное. Как-то, пошел я на охоту один. Плаваю с ножом в руке, потому что в путанке рыба сильно застревает, и ее приходится вырезать из сети. Неглубоко, но мне, пацану, хватает, чтобы дна не достать. Начал успешно, пару хороших рыбин промыслил, но неожиданно оказался против течения – быстрого и мощного. Понесло меня, закрутило. От испуга растерялся, не соображаю, что делать. Стал изо всех сил грести, потому что впереди увидел бережок. А меня тащит и тащит в реку. Я бью по воде руками, рвусь, как петух на привязи и в какую-то минуту ощутил – сейчас захлебнусь и все, конец. От страха заплакал, закричал и выплыл, всего-то надо было метра два преодолеть. Выполз, упал. Сердце стучит, кажется, грудь разорвет. Даже сейчас все до мелочей помню. Иной раз приснится, во сне кричать начинаю. Вот тогда было по-настоящему. И что странно – нож в руке так и держал. Надо бы бросить, а не сообразил. Ничего кроме бережка перед глазами не видел – желтенький песочек и камыш стеной.
Глава 22
– Стресс, шок, – вставил Чернушка, тяжело вздохнул и заговорил. – А у меня однажды вся жизнь промелькнула за несколько секунд.
В армии я попал на склады материально-технического снабжения. Служба – не шатко, не валко. Оружие держал, только когда присягу давал. Остальное время грузчиком при складах. Простор для солдата огромный. Начальство машинами воровало, мы же на табачок да на выпивку. В округе все заборы у частников светились серой шаровой краской, как военные корабли. Но служба, есть служба – жизнь подневольная. Как представишь, сколько впереди годков, в голове затуманится. Что-то вроде понятия бесконечности. А в конце каждый день за три кажется. Уже приказ министра обороны об увольнении зачитали, уже дембельскую форму готовишь, чтобы домой явиться, как петух разряженный. А дни капают скупо. Но мне вдруг везуха подвалила. Крыши на складах перекрыть рубероидом. Уговор простой. Дело сделали – сразу домой. Работа не сложная. На старый слой рубероида наложить новый. Одни – смолу в котле варят и в ведрах на крышу поднимают, другие – мажут, третьи – толь раскатывают. Уставали до чертиков, падали в койки, не раздеваясь. Провоняли битумом до мозга костей. Я раскатывал. С утра до вечера – рулоны, рулоны, рулоны. Иной раз приползешь в казарму и во сне руками двигаешь, катишь его. А рядом ребята ночью кричат. – Смолу подавай, гудрон руби. – Как-то качу очередной «ковер». Пячусь, пячусь назад и не рассчитал – сорвался с крыши. Чувствую лечу, как во сне, а в голове – мама, я в первый класс иду с букетом цветов, дождик накрапывает, отец от нас ушел, с соседом подрался, с велосипеда упал, любовь первую вспомнил, в пятом классе дело было. – Чернушка оскалил прокуренные зубы, наморщил усики, подмигнул. – Да мало ли что успел увидеть в своей тогда еще короткой, непорочной жизни. Если все пересказать, покажется, что летел минут двадцать, а высота оказалась всего ничего – будто с крыши «хрущебы» спланировал. И что интересно, удара о землю, вернее о кучу песка, которая мне жизнь спасла, не почувствовал. Очнулся, когда к машине скорой помощи несли. Казалось, заснул, меня разбудили, а я
