обстановкой, сложившейся за последние годы, и по многочисленным просьбам трудящихся руководство страны вынуждено было пойти на экстренные меры и взять полноту власти на себя в лице ГКЧП. В Москву для установления порядка вводятся войска, который могут нарушить дерьмократики во главе с Глава рем ЕБНом.
– Что это ЕБН? – Выскочил вперед Чернушка.
– ГПУ, ЧК? – Переспросил Генерал.
– Не что, а кто. Ельцин Борис Николаевич. Его, мерзавца, первого на фонарь. А ГКЧП, дорогой Юрий Антонович, это Государственный комитет по чрезвычайному положению в составе министра обороны, председателя КГБ, вице-президента, премьер-министра, министра финансов и какого-то председателя колхоза.
– Давно пора! – Резанул в полной тишине голос Морозовой.
– Тебя давно пора, – завизжал директор. – И тебя тоже, – Чернушка сунул под нос Капустина кукиш и выбежал из зала.
– А Ельцин, а Горбачев? – Опомнился начальник поезда.
– Ельцин? Да вы ли это, Юрий Антонович? А Горбачев болен, на даче в Крыму, но ситуацию контролирует.
– Болен, на даче, ага... – Генерал устало повалился на стул. Видать, как и Хрущева, видать и ему, ебенть, крышка. Все силовики, значит, все, кроме самого. Быстро обшарь весь состав и найди приемник, – приказал он электрику. – А ты, Вася, как остановимся, в киоск, за газетами. Все бери. А я – к начальнику станции. Может, какие указания поступили? Дела, ебенть, дела. – Он взял кусочек сыра, потом съел ломоть хлеба и кружочки колбасы. – Ешьте, Игорь Петрович, угощайтесь.
– Нет, попить бы чего, в горле пересохло.
– Кофейку, – скомандовал начальник поезда.
Василий и Володя рванулись на кухню. – Ты ему веришь, Клоков?
– Скорее всего, он не врет, но верить не хочется.
В кухне появилась Юлька. – Дай-ка я подам. – Она поставила чашки с кофе на поднос и, смачно плюнув в одну из них, пояснила, – с пеночкой, для Шлеп-ноги. Казнить он будет, козел поганый, – она еще раз плюнула в чашку и, высоко подняв поднос, виляя залом, направилась к выходу.
– Погоди, дай сахар положу. Гляди, не перепутай.
– Сахар? Обойдется, в заднице слипнется. Я б ему наклада, да посудина мала.
Состав сбавил скорость.
Шлеп-нога вышел в тамбур и вдруг вспомнил, – А колбасу-то. – Директор всплеснул руками. – Это я виноват, – он никак не мог успокоиться из-за своей выходки, но дорогой гость, кажется, обо всем забыл.
– Сколько я должен? – Укладывая батоны в пакет, спросил Капустин.
– Пустяки, на обратном пути.
– Ну, ну, смотри, я одалживаться не люблю.
– Ешьте на здоровье, ведь жизнь – держись, сорвешься – убьешься.
– Ничего, теперь все по-старому пойдет. Крепко, ясно, по-нашему, – примирительно говорил Шлеп-нога и, выходя, пожал руку каждому.
Как только поезд подошел к перрону, народ бросился к вагонам. – Что в Москве? Объясните! Где Ельцин? – Василий поспешил к «Союзпечати», но киоск был закрыт. Вернулся, прыгнул в состав на ходу. Чернушка нервно курил и возмущался, – залетаем к начальнику станции, а он с порога, – вы ж из столицы, что там стряслось?
Появился Кукла. – Почему в поезде приемник не работает? – Набросились на него с упреками пассажиры.
– Всю жизнь не работал. Напьемся – прорвемся. Не такие кочегарки размораживали. Ну, позже узнаем, что от этого изменится? В Москву же не полетим. – Но его доводы никого не убедили. Народ продолжал бурно обсуждать обстановку.
– А мне ж снилось, снилось. – Шеф-повар уставилась в верхний, дальний угол вагона. – Будто праздник. На мавзолее все начальники. И Горбачев, и Ельцин, и все. Я их по именам не помню. По Красной площади идет демонстрация с флагами, цветами. Все поют, танцуют, радуются и все, прости меня Господи, без одежды. – Она, опустив глаза, замолчала.
– Прекрасно, – воскликнул Чернушка. – Хороший сон, коли люди радуются.
– Нет, – возразил ему кто-то. Это – к беде.
В ресторан вошла Петровна и объявила, – товарищи, начальник поезда приказал собрать личный состав бригады на экстренное собрание.
Скоро явился и сам Антоныч при полной форме, в белых бязевых перчатках.
– Товарищи! – Было заметно, что он обдумывает каждое слово. – Распространились слухи о том, что в Москве произошли некоторые события. В связи с этим приказываю. Первое – всему личному составу оставаться на рабочих местах и строго выполнять свои обязанности. Второе – во избежание возникновения опасных ситуаций, пресекать всяческие попытки скопления пассажиров. Третье – до получения официальной информации и конкретных указаний запрещается торговать спиртными напитками, чтобы избежать опасных ситуаций, связанных с их приемом. В первую очередь это касается вас Сергей Николаевич.
– Антоныч, – директор чуть не проглотил сигарету. – Что за дела?
– Потрудитесь обращаться согласно правилам – рявкнул Генерал.
Чернушка вскочил и медленно осел на место. – Товарищ начальник поезда, объясните на каком основании?
– Как лицо, отвечающее за безопасность пассажиров, и высшая инстанция власти в составе, считаю необходимым в сложившейся обстановке временно, я подчеркиваю, временно приостановить торговлю спиртными напитками. Предупреждаю, строго буду взыскивать с того, кто нарушит мои указания.
– Хорошо, согласен, только дайте мне официальный приказ за вашей подписью. План ведь с меня спросят. А на первой же станции я сообщу в трест о вашем самоуправстве.
– Сергей Николаевич, это не самоуправство, а вынужденная мера. Будет вам письменное распоряжение. Все по местам.
– Стойте, – закричала Морозова. – Предлагаю от лица нашей бригады и пассажиров немедленно направить телеграмму в Кремль о всесторонней поддержке действий ГКЧП.
– Какую телеграмму, кому? – Сурово обратился Антоныч к Морозовой. – Потерпите с выводами.
– Юрий Антоныч, – не унималась Елизавета Валерьяновна, – я прошу, нет, я требую немедленно провести закрытое партийное собрание. Мы обязаны дать оценку текущему моменту и заявить о солидарности с ГКЧП по наведению порядка в стране.
– Заявим, но в свое время. А сейчас я повторяю, ебенть, что необходимо сначала получить официальную информацию и соответствующие указания свыше, – он освободился от Морозовой и подозвал Чернушку. – Ты, ебенть, не кипятись. Я понимаю, план дело святое, но ты и в мое положение войди. У нас же народ чуть что, сразу в бой. А если при нынешней заварухе, попадется такой гусь, как вчера, ни тебя, ни меня не пощадят. Сам знаешь, там наверху, главное крайних найти. Видал, как Морозова загнула. Приедем, побежит в органы, развезет, ебенть, телегу. – Он понизил голос, – я предупредил, а там, как знаешь. Уловил? Об одном прошу – воякам ни грамма. И ты, Вася, с ними не того. Бутылки с витрины снимите.
– А пиво?
– Пиво можно, но не больше двух бутылок в руки.
– Стойте, товарищи! – Морозова, раскинув руки, загородила проход. Глаза ее пылали. – Прошу всех сесть и спеть Интернационал. «Это есть наш последний и решительный бой».
– Утихомирь, твоя подчиненная, – вздохнул Антоныч.
Чернушка сорвался с места, подхватил на руки Морозову и, как куль, бросив ее в посудомойку, захлопнул дверь.
– Ну, видишь, ебенть, народ без водки с ума сходит, а попробуй, налей? Нет, снимай бутылки!
Глава 25
– Здорово, орлы! – Возле буфета стоял широкоплечий мужчина лет тридцати пяти с
