– Неужели такое может случиться?
– А зачем в Москве танки? После войны, сынок, за сутки целые республики исчезали. Ох, заболталась я. Не нашего это ума дело. Мы о пассажирах думать должны, – спохватилась Марь Ивановна.
– Ну, старая, политик! Приемник не слушает, а все знает. Скоро станция, надо за газетами сбегать. Не проспать бы только. – Но не успел задремать, явилась Юлька, легла, и начала тяжело вздыхать, ворочаясь с боку на бок.
– Угомонись, – прикрикнул Василий.
– Как же, Вася, – оживилась она. – В Москву войска входят, а у меня брат в танкистах под Нарофоминском. Их первых в город направят. Ох, дура я. Посылали его к черту на куличики, нет, я даже с военкомом переспала, чтобы поближе к дому. Слава Богу, думала, Афган проскочил, а тут заваруха под самым боком. И осталось то ему всего ничего, весной дембель.
– А ты за кого голосовала?
– Нассала я на них, как цыганка на колхоз. Пусть они себе глотки перегрызут. Как же узнать, послали их в Москву или нет? Он же водитель танка. Обязательно пошлют.
– Позвонишь из Владивостока, у тебя ведь отец дома остался.
– Нашел опору. Ему лишь бы бутылка рядом стояла. Спроси у него, как меня или сына зовут, – не вспомнит. Пьянь, чертова. Что он, что мамочка наша была, утопла по пьяному делу. Мне – 12, а братику 5 было. С тех пор вдвоем. Хотели в интернат забрать, а я не отдала, сама нянчила, растила. А теперь, – она зарылась в подушку, всхлипывая.
– Дрыхнешь, как лошадь Пржевальского, – влетел разъяренный директор, а, увидев корзину с товаром, зашелся от возмущения. – Ты что ж, лярва. Этот идиот торговать запрещает, ты – не ухом не рылом. Кто план делать будет?
– Николаич, у нее брат водитель танка, может в Москве сейчас, – вступился Клоков.
– Да ну? – Велосипед выпучил глаза. – А как же ты узнала?
– Сердцем чую.
– Ничего, не такие кочегарки размораживали, – он сел рядом с Юлькой. – Все обойдется. Иди, торгуй. Может через Антоныча дать телеграмму ему в часть? Придет ответ – значит на месте. Нет, – он вздохнул.
– А что я напишу, – Юлька встала, подцепила корзину. – Вернемся, сама к нему смотаюсь.
Когда она вышла, директор зашептал. – Народ огня требует. – Он потер ладошки. – Я придумал. Принесем винище в купе, и торгуй. У меня будут спрашивать, я к тебе направлю, как, старик, идет? За риск надбавка. Так что, Васек, жми, дави, хватай, царапай. Лови момент удачи, пусть неудачник плачет.
Глава 26
Торговал только на вынос. Товар шел бойко. К вечеру вымотался – упасть не встать, но заработал хорошо. – Пойду в ресторан, закроюсь и посплю, – решил Василий. – Подольше бы Антоныч запрет не снимал. – Он вспомнил годы борьбы с пьянством. Тогда тоже все ненадолго приуныли, а когда приспособились, такая замечательная жизнь наступила. Как поездка, так дождь золотой. – Сплошной каландайк, – восхищалась Юлька.
Несмотря на поздний час, в ресторане возле Чернушки толпилось много народа. Люди, с красными от напряжения лицами, одобрительно гудели, негодующе шумели или зло смеялись. Директор слушал радио, потом отрывочно передавал стоящим за ним, а те – дальше. Клоков громко спросил, что нового? Кто-то шепнул. – Пресс-конференция ГКЧПистов.
– Переворот! – Молодцевато выкрикнул директор.
– Панику не сей. – Сердито крикнул Генерал. Посмотри, в ГКЧП ведь силовики входят, верхушка правительства и даже, ебенть, от крестьянства представитель.
– А интеллигенция где? – Съязвил Велосипед.
– Какая власть в Кремле, такая и у нас во дворе. Интеллигентам видать вжарят из пушки, и копай братскую могилу. Вот так. – Антоныч протянул руку. – Сдай приемник.
– Представляешь, Васыль, Морозова что учудила? Дала на станции телеграмму в Кремль. «От имени и по поручению работников и пассажиров экспресса «Россия» целиком и полностью поддерживаем ГКЧП». – Ну не сука рваная?
– А вы напишите, что не согласны, – посоветовал ночной, пряча улыбку.
– Хотел, – задумчиво ответил Чернушка, – но плетью обуха не перешибешь. Жаль, не будет фирмы «Чернушка и сын», пальнут по Белому дому и всех в братскую могилу, потом, как в тридцать седьмом, закрутят гайки, а Горб, помяни меня, шлангом прикинется. Ладно, как наши успехи?
Когда Василий рассчитался за «незаконную торговлю», выручка превзошла все ожидания. – Вот это да! – Пересчитывая деньги, восхищался директор, – до Владивостока товара не хватит. Финансовый план выполнили. Пьют, как в последний день Помпеи. Считай Переходящее знамя в кармане.
Чернушка ушел. Сторож выпроводил спорящих пассажиров. – Отдохну, мясо для бификов прокручу позже. – Но к своему удивлению заготовку на кухне не обнаружил. – Чудеса! Володя забыл? Мясо кончилось? Дела! – Клоков свернулся калачиком на стульях, прислонил голову к прохладной стене. – Как мои мальчишки, Валюшка? Скорее бы доехать до Владивостока. – Он не спал, сквозь прищуренные веки видел, как прошел Кукла. – Наверно подружку себе завел. Интересно, кто она проводница или пассажирка? – Пассажирка, пассажирка, – стук колес убаюкивал, сторож задремал.
– Товарищ, эй, товарищ! Водички можно? Ночной от неожиданности испугался. – Перед ним стоял лысый старик. На бледном морщинистом лице торчали маленькие седые усики щеточкой.
– Бутылку? – Со сна Клокову показалось, тот просит водочки.
– Стакан из под крана, – на ладони старика подпрыгивали таблетки. Он положил их в рот и, пытаясь проглотить, чуть не подавился. Василий схватил бутылку минеральной, открыл о край столешницы, струя с шипением выплеснулась из горлышка, облила руки. Гость попытался запить лекарство, но не смог, вода оказалась слишком газированной. Сторож сбегал в посудомойку, принес воды.
– Благодарен, благодарен, – повторял пассажир, судорожно двигая кадыком. – Чтобы прожить в этой стране, надо иметь минимум три сердца, – успокоившись, очень медленно заговорил он. – Я только что вернулся с того света. Ваши проводники устроили. Выехали из Москвы, в вагоне тьма кромешная. Явился электрик. Ходит, покрикивает про какие-то размороженные кочегарки. Дал совет – завернуться в солому и не мычать. Вечером явился снова. «Света нет? Может кому-то Советская власть не нравится? Сейчас разберемся. В Москве народ за свободу и демократию умирает». – Мальчишка, сопляк, лампочку ввернуть не может, разбираться собрался. А у меня, знаете ли, в поездах бессонница, снотворным приходится пользоваться. Вчера решил перерыв сделать, воду не приготовил. Ворочался, ворочался, не идет сон. Лежу, думаю, как теперь жизнь сложится? ГКЧПисты, пожалуй, правы, но голосовал за Ельцина, хотя понимал, что он тот же партийный бандит, но из худшего пришлось выбирать лучшее. Чувствую, сердце стало прихватывать. Нащупал таблетки, потихонечку вышел из купе воды набрать. В коридоре – темнота, двигаюсь, как слепой и вдруг... не поверите, – он замолчал, заморгал редкими ресницами, верхняя губа с усиками нервно задергалась. – Знаете, юноша, однажды я выходил из окружения. Распрягали артиллеристских меринов, хватали их за хвост. Он, родимый, мчит, что есть мочи, немцы палят со всех сторон, а ты на хвосте у него болтаешься... одна надежда на Бога. Вынесет – значит повезло. Мне повезло – я выжил. Вы спросите, страшно было? Отвечу, юноша, – очень, но осознал это позже. А сегодня, сейчас, поверите, я испугался больше. Представьте, шел по коридору и вдруг провалился и полетел. Приземлился и обезумел. Вокруг тьма, грохот. Знаете ли, решил без всякого сомнения, что я на том свете – умер.
– Как же так? – Василий с сомнением посмотрел на гостя, – в уме ли дед?
– Очень просто, юноша. Проводники днем спрятали вещи одного из пассажиров под пол в коридоре, хорошо выпили и заснули. Я видел, зря не скажу. Человек этот ночью люк открыл, достал вещи, вышел, а крышку захлопнуть забыл. Я и угодил в этот капкан. Через какое-то время осознал – жив. Схватило сердце, хочу на помощь позвать, а не могу – пошевелиться боюсь. Вокруг грохочет, швыряет меня из стороны в сторону. Представляете, как здорово находиться в железном баке, по которому колотят палками. Вверху еле заметный свет. Думаю, сейчас еще кто-нибудь пойдет и упадет на меня. Слава Богу, никто не появился. Сердце постепенно отпустило. В яме довольно прохладно. Поднялся, ноги подгибаются, ослаб. Глубина не очень, но сил, – он посмотрел на свои тонкие, старческие руки с темно-синими венами, – маловато. Все же я выкарабкался.
