Прибежал Чернушка и, припав к спине начальника поезда, начал дергать его, – Юрий Антонович, что?
Наконец, Антоныч, передав ему приемник, негромко сказал. – Пытались взять Белый дом, но атаки отбиты, войска переходят на сторону Ельцина. Да, ебенть, ситуация. Путчисты, кажется, в глубокой... – Он откашлялся и вышел из ресторана, но тут же вернулся и, забрав у Чернушки приемник, в сердцах бросил. – Газет на станции купишь.
Велосипед радостно затараторил. – Несколько БТР с экипажами перешли на сторону президента России. Танки не стреляют. Войска сохраняют нейтралитет. Ура! Как мы им дали!
В разгар общего ликования вошел прапорщик. Люди обратились к нему. – С кем армия? – Тот браво вскинул два пальца к виску. – Виноват, армия всегда с народом.
– Правильно, ура, народ и армия – едины! – Закричали вокруг и бросились обнимать его, хлопать по спине, жать руки.
Командир опешил, слегка струхнул, съежился, ожидая неприятностей, но, сообразив в чем дело, разгладил широкий ремень, расправил плечи, поднял подбородок, как в парадном строю, и охотно стал отвечать на вопросы, с удовольствием разъясняя позицию армии в сложившейся обстановке. – Дедушка Язов – не фигура. Его министром обороны назначили для видимости. У нас говорят, дедушка Язов без приказа Горбачева, пардон, не пукнет. Армия его не уважает и за ним не пойдет. Я всегда знал, что у них ничего не получится. После Афгана армия другая, ежу ясно.
– А Крючков из КГБ?
Прапорщик задумался. – КГБисты выступить могут, но ведь они умеют только арестовывать, а не воевать. И если армия за ГКЧПистами не пойдет, пусть попробуют.
До открытия ресторана оставался почти час, но Клоков, глядя на царившую вокруг кутерьму, попросил у Чернушки разрешения уйти пораньше.
– Давай, старик, жми, дави, хватай, царапай. Как мы их! – Он свернул два кукиша и потряс ими в воздухе.
Василий, прихватив бутылку водки, поспешил к Ларисе. Проходя через вагон Насти, быстро шагнул вперед, чтобы не столкнуться с ней. Но, как назло, она вышла из дальнего купе и, лукаво спросила, – В гости?
– В гости, – вызывающе ответил он, а про себя подумал, – на тебе, милая, свет клином не сошелся.
Двери в полукупе Ларисы были закрыты. Баба Клава разносила чай. Ночной неспеша потянул за ручку, но она не поддалась, налег сильнее – не с места. Подергал и услышал, как звякнула щеколда. Вошел и опешил. На краешке постели, рядом с Ларисой сидел Николай. Клоков обомлел и мрачно произнес. – Ночью штурмовали Белый дом, атаки отбиты, есть жертвы, военные переходят на сторону Ельцина.
– Ух ты, – Николай вскочил, подхватил корзину с товаром и боком начал протискиваться в коридор.
– Чего стоишь, присаживайся. – Лариса подтянула ноги, освободив место.
– Спасибо, как-нибудь в другой раз. Труба зовет.
– Куда?
– Сама знаешь, дела. – Когда этот пацан сидел, ноги не поджимала, – мель– кнуло у него. Хотел уйти, но в спину толкнуло что-то большое и мягкое. – Клава, – обрадовался он.
– Васюган, – пропело над ухом, – котяра гулящий. Жив остался, а бутылку не поставил?
– Как не поставил, а это? – Достал водку. Баба Клава круглым животом толкнула его в купе и закрыла двери. – Садись, гость дорогой. Бутылку достал – хозяином стал – и, шлепнувшись на полку, потянула за руку. Василий оказался лицом к лицу с Ларисой. Она засуетилась, руки нырнули под столик, зашуршала бумага. – А у меня закуска есть. Омуль байкальский малосольный.
– Ну и везучий ты, Васюган! Мне даже понюхать не разрешила. Во что с бабами любовь делает. Совсем, подруга, обезумела. Омулем мужика кормит.
– А кого же мне кормить? Васечке и купила, – Лариса ловко разделывала рыбу.
Василию хотелось быстрее разрядить обстановку, снять напряжение. Он поднял стакан. – Давайте за хорошую новость. Войска переходят на сторону Ельцина.
– Да что мне войска, – возмутилась баба Клава, – у нас башка не с той стороны затесана, что в их делах разбираться. Я за тебя, Васюган, – она выпила, с шумом потянула воздух и, подвинувшись к столику, ухватила рыбу, прижав Василия к Ларисе вплотную. Та немного пригубила и ласково попросила. – Васек, дай закусить. – Он поцеловал ее и осушил свой стакан.
Вернулся в ресторан и сморщился от шума. Директор, обнимая приемник, стоял посередине и, волнуясь, что-то говорил. Увидев Клокова, поманил к себе, усадил рядом, зашептал на ухо. – Где ты слоняешься? Народ меня на куски разодрал, огня требует. Бизнес глохнет. Первым делом самолеты, а девушки никуда не улетят. Хватай вино и тащи в купе. По случаю напряженной обстановки я увеличиваю цену. Белый дом отстояли. Антоныч язык в задницу засунул, молчит. Морозова телеграммы поддержки в Кремль шлет, но посуду моет.
– А вы что ж телеграмму не отправите?
– Умник, давно пропеллером по глазам не получал? Между прочим, с последней станции домой отправил, родных успокоил. Юлька тоже отстучала брату в часть. И остальные послали. О близких думать надо, а не прохлаждаться.
– Что ж вы мне не сказали? – Ночной растерянно глянул на директора.
– Эх, Клоков, – укоризненно покачал головой Велосипед. – Почему я должен думать за всех. Я и твоим весточку передал. – Все хорошо, целую, папа.
– Спасибо, Николаич, – обрадовался сторож.
– А все Захаровна. Глаза в потолок, я видела, видела. У нее один сон. Ельцин голый, Горбачев голый, все по уши в дерьме, и среди народа ее внучка на большой белой собаке. Она ох, ах, сон хороший, но надо домой телеграмму послать. И все за ней, как взбесились, на станцию помчались. А я к Антонычу, по служебному каналу молнировал. От себя и от тебя. Кстати, после слова целую дописал любовницу, – Чернушка захихикал и, постучав кулачком в плечо Василия, напутствовал. – Жми, дави, хватай, царапай.
Глава 27
Клоков загрузил сумку бутылками, но, оказавшись в купе, прилег и задремал. Просыпаясь на стук покупателей, полулежа, отпускал товар. После обеда народ заходил реже, а потом и вовсе никого не стало. – Слава Богу, напились, – сквозь сон подумал он и, наконец, крепко уснул. Разбудил настойчивый шепот Марь Ивановны. Открыв глаза, забеспокоился. – Елкин гвоздь, мне ж давно на работе надо быть. Почему никто не разбудил? Что стряслось?
– Ой, касатик, и не спрашивай, – хмельно улыбаясь, таинственно подмигнула старушка. – Дай, золотце мое, обниму, поцелую. Радость то какая, бриллиантовый, путчисты-ГКЧПисты дали драла из Москвы.
– Ну? – Василий от радости крепко схватил и закружил Марь Ивановну. – Мать, дорогая, я тебе что хочешь отдал бы, но кончилась водка.
– Васечик, касатик, – старушка, тронутая ласковыми словами, раскраснелась, немного смутилась. – А что ж я народу скажу? Требуют.
– Народ и вином обойдется. Хорошее, никто не обижается. Велосипед его женит, спиртом для крепости заправляет.
– Купажирует, – поправила Марь Ивановна.
– Все знает! Бери, а то и его прикончат. Он выволок сумку с вином, бутылки бодро звякнули.
– Васек, я сейчас возьму, сколько донесу, потом остаток заберу, а ты никому, лады?
– Лады, только тебе, любимая. Если снова придешь, сама достанешь, мне на работу пора.
Казалось, что все пассажиры поезда собрались праздновать победу демократии в ресторане. – Вина не осталось? – Озабоченно спросил директор. У меня только коньяк и шампанское. Антоныч, камбала плоская, объявил, – торгуй, чем хочешь, пусть народ радуется. А убытки твои, говорит, спишем на врагов народа и демократии. Во, деятель! А нам, Клоков, и не надо. План перевыполнен выше крыши, до упора, теперь знамя точно наше.
– А куда ж путчисты убежали?
– К Горбачеву, Глава рю своему.
– Почему Глава рю? – Возмутился Володя. – Михаил Сергеевич их не принимает, требует приезда
