представителей законной власти, делегатов от Ельцина.
– Прикидывается, – махнул рукой директор и занялся клиентами.
– Видел? – Прапорщик, улыбаясь, толкнул Василия животом и похлопал по кобуре. Щеки у него порозовели. – Когда ГКЧП драпануло, я к вашему начальству. Так, мол, и так. Армия на стороне народа, путчистам хана, ежу ясно. Прошу вернуть оружие и почту. Он сразу отдал и не пикнул. С армией шутки плохи! – назидательно заключил он.
– Вася! – Дернула за рукав Юлька. – Доставай гитару, петь хочется.
– И ты за демократию?
– Да ну ее в печку, – захмелевшая Юлька дурашливо улыбнулась. – Сыграй, Васек!
Клоков взял пару аккордов и неожиданно затянул. «Знаете, каким он парнем был?». Дойдя до припева, услышал, как хор пассажиров заревел с азартом. «Он сказал поехали и махнул рукой. Словно вдоль по Питерской, Питерской пронесся над землей».
На шум примчался Генерал в кителе на голое тело, пижамных штанах и тапочках на босу ногу. За ним – Кукла. Сообразив, в чем дело, примирительно мигнул директору. – Ну, ты их и подогрел.
– Народ радуется демократии, – «услужливо» ввернул тот.
– Народ, ебенть, всему рад, лишь бы наливали.
В минутной тишине послышался тихий голос Морозовой.
– На дубу зеленом, да над тем простором, два сокола ясных вели разговоры.
Василий коснулся струн, пытаясь подыграть. Остальные замолчали, с интересом прислушиваясь к незнакомой красивой мелодии.
– А соколов этих все люди узнали, первый сокол – Ленин, второй сокол – Сталин. – Теперь уже громко выводила Елизавета Валерьяновна. Радуясь общему вниманию, она собралась продолжить, но ее резко перебила Юлька.
– Ой, Морозова, кончай пропаганду. Давай, Васек, мою, любимую. – И, сбиваясь, фальшиво затянула. «Один раз в год сады цветут, весну любви один раз ждут». Клоков взглядом заставил ее замолчать и тихо запел. Его дружно, в лад поддержали несколько человек. Допев песню, люди замолчали, будто ждали продолжения.
– Вот сука, ну, оторва, – неожиданно с сердцем выдохнула Юлька.
– Кто, кто? – Все в недоумении переглянулись.
– Ну, Анна Герман. Когда слышу эти сады, всегда реву, – Юлька зарыдала, размазывая по круглым щекам слезы.
– Люди! – Громко крикнул один из пассажиров, – что мы все о грустном? Ельцин, демократия, ура! – Его поддержали и хором начали скандировать, – демократия – ура! – Некоторые радовались с таким упоением, что сорвали голоса. Народ утомился, немного притих и в этот момент из другого конца вагона раздался твердый, звучный голос Морозовой. – Вставай, проклятьем заклейменный. – Она забралась на стол и, размахивая руками, горланила, что было сил. Ее охотно поддержали. «Это есть наш последний и решительный бой». Василий подыгрывал. Морозова активно дирижировала и стройно вела мелодию, успевая выкрикивать: «Да здравствует коммунистическая партия и единый, нерушимый Союз Советских Социалистических республик!». Гремело общее ура.
Директор окаменел от удивления и тоже залез на стол и завопил истошным голосом. – Правильно, Морозова. Это был наш последний и решительный бой за демократию. Да здравствует Ельцин, первый президент свободной России! – Зал утонул в восторженных воплях.
Велосипед работал, как автомат, разливая шампанское, коньяк и, во все горло вопил тосты, – за демократию, за крепкую Россию, за свободу слова. Веселье снова набирало силу.
Но Морозова, воспользовавшись очередной паузой, выскочила в мокром переднике в зал, выводя, – сегодня мы не на параде, а к коммунизму на пути. Неожиданно молодой, крепкий мужичок скомандовал, – раздайся, море! – И под мелодию марша коммунистических бригад принялся лихо «выкидывать коленца». Из толпы вышли две пары и тоже начали плясать.
Мало-помалу народ стал успокаиваться и расходиться по вагонам. Антоныч появился еще раз, но уже при полном параде. Он сдержанно улыбался, приветствуя редеющих посетителей. Внимательно присмотрелся к служивым, но те выглядели вполне пристойно. Генерал зашагал дальше, Кукла – за ним.
Зал быстро пустел, казалось, через него пронесся ураган. Все смешалось – стаканы, бутылки, салфетки, кто-то в приливе радости сорвал занавески.
Директор вывалил на стол деньги. Вскочил, отошел подальше, полюбовался на гору купюр. – Великолепно! Эльбрус, Казбек, Джомолунгма. – Клоков, посмеиваясь, подумал. – Сейчас прослезится и начнет философствовать.
– Васыль, а что испытывает твоя душа при виде такого чуда? – Умилялся Чернушка.
– А ничего, они же не мои!
– Ты не прав! Деньги, как воздух. Они принадлежат всем людям и каждому человеку в отдельности. Деньги – самое прекрасное изобретение человеческого разума. Деньги – это звучит гордо, – кажется, Горький сказал. Да, – это звучит гордо. Маркс утверждал – деньги эквивалент человеческого труда. Дурак. Ты думаешь, что все революции, путчи, восстания, выборы, демонстрации, выступления, погромы, войны происходят из-за идей? Совершают их фанатики согласен, но причиной всему – деньги. Там, где их нет, исчезает личность, индивидуум. Вот почему коммунизм опасен, вот почему капитализм прекрасен. Когда путчисты бежали из Москвы, я понял – фирма «Чернушка и сын» будет! – Он вдруг ринулся к столу и начал быстро тыкать пальчиком в кнопки калькулятора.
– Аминь! – Усмехнулся Клоков и взялся за швабру.
Глава 28
За окнами сиял день. Василий погасил свет, открыл занавески. Ворвался свежий ветер – хвойный, с привкусом йода. На подходе Владивосток.
Перво-наперво, домой позвоню, решил сторож. – Куплю водки. – На пляже не забудь поваляться, – подсказал насмешливый голос. – А что, и пойду. Приглашу Ларису, воздухом подышим, в «Золотой рог» заглянем скоблянки из трепангов попробовать.
– Как спаслось, как пилось, как дежурилось? – Явился Велосипед и набросился на свою бухгалтерию. Потянулись «писатели», но «лекарство» для них кончилось. Многие не верили, возмущались. – Как же так? Ресторан, а вина нет. – Директор сочувствовал. – Первый раз такой прокол. Сколько потеряли, а, Васыль? Сейчас, как прибудем, сразу на почту, выручку в трест отошлем, а потом за вином – тару подготовь. У нас не страна, а семь пятниц на неделе. То Чернобыль, то адмирал Нахимов, то ускорение, то перестройка, то путч. Захаровна, заявку, – вдруг завопил он.
– Уже несу, Сергей Николаевич, а как с моей дыркой?
– На обратном пути. Ну сколько раз просил, умолял не брать птицу во Владивостоке, – раздраженно закричал он. – Здесь ее рыбой кормят, есть невозможно.
– Зато дешевая, – поджав губы, возразила Захаровна.
– Все равно вычеркиваю.
Василий вышел в тамбур, прибрал в печном отсеке. Оживленно жестикулируя, вошли два немых парня. Молодые, симпатичные с живыми глазами, они будто разговаривали ими. Раньше их фотопродукцию брали нарасхват, а теперь все киоски были завалены такими «дефицитными» сюжетами. Клоков купил портрет Ельцина и, вернувшись в ресторан, протянул директору.
– А у меня уже есть, – тот кивнул на витрину, где перед бутылками с шампанским, улыбался первый президент России. – Морозовой подари или Антонычу.
– Сейчас и вручу.
Начальник поезда сидел в купе. Фуражка с белым чехлом и белые бязевые перчатки лежали рядом. – Юрий Антонович, подарок вам. – Ночной протянул фотографию. – Спасибо, Вася, уже купил, даже две.
– Все подсуетились, – улыбнулся Василий. – Придется себе оставить. – Он решил немного отдохнуть. Быстро и спокойно уснул, но через полчаса встал. За окном мелькали пригороды Владивостока, цепи сопок, тайга. В купе, под столиком стояла Юлькина корзина с товаром. Обычно при подходе к городу по трансляции передавали разные патриотические песни, а сейчас – тишина. Клоков опрометью бросился в ресторан.
У окна стоял Антоныч с приемником, рядом – Чернушка, все напряженно слушали.
