покупателей с канистрами, они оживились и начали дружно зазывать, предлагая «лучшее вино в мире». Директор нюхал товар, просматривал на свет, выслушивал продавцов и, кивая головой, шел дальше. – Надо найти что-то приличное, – шептал он Василию, – не травить же пассажиров.
– Эй, дорогой, давай сюда! – В проеме вагона, опираясь на костыли, на одной ноге стоял круглый, полный старик с дикой седой бородой и залысинами шоколадного цвета. Казалось, что сейчас он отбросит костыли, спрыгнет и, широко расставив руки, побежит навстречу Чернушке, готовый обнять его.
– О, Матвей, – обрадовался Николаич.
– Ну, заходите, заходите, – приглашал Матвей, приплясывая и суетясь у дверей, будто у ворот дома.
У входа на соломе лежал полосатый матрац, рядом – перевернутый деревянный ящик. На нем газета, кусок хлеба, помидоры, огурцы и несколько пол-литровых банок. В глубине вагона, в полумраке виднелись силуэты больших бочек. Пахло хмельным духом.
– К столу, к столу, – пригласил хозяин.
– Спасибо, у нас дела. – Отказывался директор.
– Какие дела? Эй, Колька, все дрыхнешь, не видишь какие люди пришли?
Появился худой, жилистый, заспанный, давно небритый, опухший мужичок с обветренными губами и голубыми глазами. Вокруг лысой макушки клоками торчали вьющиеся, седые пряди. На нем были затасканные брюки, подпоясанные веревочкой.
– Только бы дрых, за что я тебе плачу? Накрывай.
– Мужичок стянул веревочку, закрыл ширинку и, неторопясь, позевывая, принялся хлопотать. Стряхнул крошки со «стола», перевернул газету, и, окунув баночки в ведро с водой, слегка ополоснул. Переложил с места на место помидоры и огурцы, поставил полпачки соли.
Хозяин усадил Чернушку и Клокова на матрац, сам же пристроился на ящике. – Розовой экстры, – приказал Матвей.
Из темноты вагона забулькало, сильнее потянуло брагой. Качнулось облачко винных мушек, и на «столе» появилась трехлитровая банка розовой жидкости, похожая на воду, подкрашенную марганцовкой.
– Попробуй и расскажи, что в Москве творится? – Старик разлил вино по банкам.
– Все путем, путчистов арестовали, – директор понюхал вино, пригубил.
– Да что ты его смогчишь? Экстра, язык проглотишь. Такого вина даже у них нет, – он поднял указательный палец. – Что? Не нравится? А ну, красной экстры, слышишь, Колька.
Голубоглазый помощник принес бутыль красной жидкости, похожей на воду, густо окрашенную марганцовкой.
– Хорошее, хорошее, – не прикоснувшись к банке, похвалил директор. Это лучше, возьмем.
– Почему не пьешь? – Такого ты никогда не пробовал. Это! – Он закатил глаза, качнул седой головой, но ничего не добавил.
– Болею. – Чернушка потер левую грудь.
– Триппер? – Выпалил возбужденно Матвей.
– Да вроде того, – смущенно согласился Николаич.
– Старик, вытянув руку, смазал растопыренной пятерней по пальцам Чернушки. – Ай, казак, ай, босяк. Девка-то хоть хорошая была, молодая?
– Хорошая, – нехотя отозвался директор.
– Ну, если девка хорошая да молодая, то не обидно, нет. А ты, почему не пьешь и у тебя триппер?
– Оба подзалетели, – подмигнув Василию, подтвердил Чернушка. – Черт с ним, лучше так, чем «экстру» пить.
– Эй, казаки, ай, молодцы, вы молодые, вам все нипочем. Это я – свое погулял. Двадцать лет вино вожу. Это последний рейс. Все, приехали. Теперь можно серьезные дела начинать. Думаю винзавод откупить. Дедушки моего завод. Он первый человек в городе был. Поставщик царя. Больницу для бедных евреев построил.
– А вы разве не дагестанец? – Удивился директор.
– Я – горский еврей. Мы все, кто вино возит, горские евреи. Нет такой нации – дагестанец. Есть аварцы, лезгины, кумыки, русские, и все мы живем в Советском Союзе, слава Богу. Ты меня понимаешь, я тебя понимаю. Ты мне жить даешь, и я тебе не мешаю, давай тару. – Наливая вино, Матвей приговаривал, – экстра, пальчики оближешь, язык проглотишь. Смотри, я тебе с походом даю.
– Расплачиваясь, Николаич возразил, – цена-то другая оговорена.
– Я ж тебе экстры дал.
– Спасибо, уважаемый, но возьми ее обратно. Лишних денег у меня нет, – твердо заявил Велосипед. – Не надо нам экстры, у соседей куплю.
– Иди, трави людей. Покажут одно, а нальют – гадость. Я добро тебе сделал, а мне больно.
Но Чернушка не поддался. Матвей еще попричитал и сбавил цену. Директор подумал и согласился. – Только ради нашей дружбы, – он обнял хозяина, приложился щекой к лысине. Отсчитал деньги.
– Колька, чего торчишь, как хер на именинах? Отнесешь канистры, куда скажут. Смотри, – обратился он к Николаичу, – ни копейки ему не давай, я его всем обеспечиваю.
С виду хилый, заезженный алкаш подхватил весь груз и прытко понес, попыхивая на ходу папиросой. Возле пролома в стене Велосипед протянул ему деньги. – Начальнику не проговорись, а то снимет со всех видов довольствия.
– Не снимет, он добрый, для вида ворчит. – Деньги взять отказался. – Лучше из канистры плесни. Я здесь давно обитаю, вино ведь круглый год возят, помощники всегда нужны, так и живем – едим, пьем и нос в табаке.
– Это, Васыль, и есть коммунизм, – кивнул директор на Кольку.
– Да нет, – не понял тот, – у нас место хлебное, чужих не подпускаем.
– А если я попробую устроиться, протекцию по знакомству составишь? – Не унимался Чернушка.
– Слаб ты, не потянешь, загуляешь, а здесь ведь с умом надо, по чуть-чуть, а то работа станет, – деловито ответил Колька.
Глава 30
Лето во Владивостоке туманное, воздух влажный, липкий, дышать трудно, особенно когда тяжесть несешь. Быстро устаешь, задыхаться начинаешь. Чернушка с Клоковым поймали такси, но машина близко к составу подъехать не смогла. Пришлось тащить канистры самим. Нервничали, оглядывались, шли, спотыкаясь о рельсы. Ноша как никак «скользкая», а Владивосток – город режимный, на неприятность нарваться можно.
Доволоклись до экспресса. Василий нетерпеливо постучал в железную дверь. В окне появилась круглая, розовая физиономия Володи. Он приставил указательный палец к пухлым губам, наморщил нос, как пес. – Тихо, менты. У Антоныча сидят, Куклу взяли, что-то выясняют, затаскивайте, только быстрее. – Перегрузив канистры в вагон, они понесли их к холодильной яме, прятать. – Туда нельзя, – зашипел повар в панике, – там Жертва, но Чернушка не расслышал и поднял крышку люка.
В глубине, как затравленная уличная собачонка, сидел Игорь Галкин по прозвищу Жертва.
– Прибежал, весь трясется. – Куклу повязали, избили, спрячь. – И в яму полез. – Стал объяснять Володя.
– Воды, пить, – прохрипел Галкин. Осушив несколько стаканов и обтерев рукавом потное лицо, он заговорил, – ох, как они Куклу метелили.
– Молчи, – пригрозил кулаком Володя, – менты у Антоныча.
Жертва ухватил крышку люка. – Ребята, помогите закрыть.
– Задохнешься, – пытался остановить его Чернушка, но он уже исчез.
– А куда ж нам теперь канистры деть? – Разволновался директор.
Василий начал выбрасывать ящики из другой грузовой ямы, а Володя подносил канистры. Управившись, сели перекурить, и повар рассказал, что знал.
Кукла отправился «на дело». Игорь, маленький, щуплый, с простоватым лицом, походил на подростка. Благодаря своей внешности, он вызывал доверие у людей неискушенных и поэтому играл роль «наживки», «покупая» или «продавая» валюту. Сразу повезло. Когда сделка состоялась, и под видом милиции появился
