Кукла с подручными, чтобы «с понтом арестовать» испуганных лохов и изъять у них деньги, компанию взяли уже настоящие менты. Уйти успел только Игорь. Он спрятался и видел, что менты «стояли и смотрели, как лохи метелят Куклу». Полуживых обманщиков забросили в милицейский газик и увезли, а Жертва, обезумев от страха, примчался прятаться в поезде.
Пришла Петровна, принесла стаканы и пустые бутылки из-под минеральной воды.
– Что слышно? – Набросились на нее все торе.
– В интересах следствия милиция распространяться не разрешила, – важно ответила она.
– Петровна, миленькая, – слегка заискивая, начал Клоков, – мы ведь никому, ни звука, но хочется знать будут они состав шмонать?
– Они же не ОБХССники, зачем им лазить по вагонам? Если увидите Игоря, пусть спрячется, они его ищут. А Кукла погорел серьезно. Взяли с поличным, говорят, не открутится, срок получит. Сколько раз его предупреждала, не слушал. И Насте жизнь сгубил.
– Она уже знает? – Не выдержал Василий.
– Все уже знают. А она, как услышала, в отделение помчалась, но ее и слушать не стали, мол, лицо постороннее, значит, отношения к делу не имеете. Вернулась, черная вся, заревела, – в Москву не поеду, буду рядом и, если он захочет, распишусь с ним. – Обняла меня и шепчет. – Больше двух-трех лет не дадут. А я ждать стану. Он хороший. – Антоныч уговорил ее не оставаться, обещал посодействовать, сказал, будем просить на поруки. Доразмораживался с кочегарками своими. А я предупреждала.
Василий, слушая Петровну, вспомнил, что сегодня утром, когда Настя пробегала через ресторан, он со злорадством подумал. – Еще наплачешься. – Выходит, накаркал. – И Куклу частенько осуждал, – фраер мелкий, залетишь, орелик, – тоже, значит, напророчил. А теперь жалко стало. Ну, набили бы Андрюшке морду – по заслугам, а на нары загудеть, пусть на год, на два, – все равно тяжко.
Милиция ушла. Расстроенный Антоныч вошел в ресторан. Вид у начальника был мрачный. Не снимая форменной фуражки, он сел к столу и попросил перекусить. И пока Володя шебуршил на кухне, жевал хлеб, посыпая его солью. Директор не выдержал. – Антоныч, – но не договорил. Генерал поднял на него большие грустные глаза и произнес, – доразмораживался, влип. И как он мне лапшу на уши вешал, ума не приложу. Оперативники мне про него такого наговорили, – чистая мафия. Я, конечно, кое-что слышал раньше, но считал – сплетни. А дело вон как обернулось. Жулик он, жулик настоящий.
Все переглянулись. Антоныч был искренне удивлен.
– Галкина увидите, сразу ко мне, мерзавца. Или нет, пусть спрячется где-нибудь. Отъедем, тогда поговорим. – Генерал принялся за сборную солянку.
Директор услужливо подал ему льняную салфетку. – Антоныч, если письмо от коллектива нужно или характеристика, мы всегда готовы.
– Письмо, – протянул сквозь зубы тот, – теперь, как говорится, пишите письма, ебенть, мелким почерком года три, а то и пять. Но мне-то каково? – Он вытер лицо салфеткой. – Пятерых потянул. Людей итак не хватает. Один проводник, ебенть, на два вагона горбится. А сейчас вообще недокомплект сумасшедший.
В зале послышался стук и глухой голос из под вагона, – откройте!
Генерал застыл с ложкой в руке, тяжело нагнулся, заглянул под стол.
– Это Галкин в яме спрятался, – пояснил Володя.
– Давай его сюда, сукиного сына.
Как только крышка люка поднялась, Игорь выскочил и шмыгнул в умывальник.
Вскоре Жертва, как провинившийся школьник, стоял на вытяжку, ловя каждое слово начальника. Одежда на нем была грязная, мятая, волосы слиплись от пота, лицо бледное, изможденное.
– Хорош, ебенть, хорош. Ну как, поставил, ебенть, олухов на уши?
– Лохов, – поправил Игорь.
– Именно олухов. А что ж ты сам сбежал, негодяй?
Игорь воровато оглянулся. – Не сбежал. Понимаете, по сценарию моя роль кончилась, и я должен был сойти со сцены. Начинался заключительный акт. Работа Куклы.
– Артисты, ебенть, работа, – передразнил Антоныч, – скройся, а как тронемся, выйдешь. Мне предписано в кутузку тебя сдать. Скажи спасибо, ебенть, людей нет. Будешь за всех вкалывать. Смотри, если что, я тебя в глаза не видел.
– Кукла то хоть жив?
– Что с ним сделается? Иди, и чтоб до Москвы никакой самодеятельности.
Но Жертву прорвало. – Менты, суки. Куклу убивают, а они хоть бы пальцем пошевельнули. Лохи точно их забашляли, чтоб я так жил. Милиция готова за бабки мать родную сдать. И кому жаловаться?
– Сгинь, ебенть, праведник, дай поесть спокойно.
Василий немного постоял, переминаясь с ноги на ногу. – Я в город отлучусь, – шепнул он директору.
– Иди, понимающе кивнул Чернушка.
Глава 31
В гастрономе было пусто, но продавщица за прилавком стояла та же, что и две недели назад. Клоков немного смутился, и, улыбаясь, произнес. – Водочки, двадцать бутылок, пожалуйста.
Широтой и размахом закупок спиртного во Владивостоке никого не удивишь. Народ здесь любит погулять и умеет. Рыбаки, моряки торгового флота, военные, геологи, сезонники, заезжие из Магадана, Камчатки, Курил, Сахалина, обычная праздная публика, – все несут «горькую» авоськами.
Однако при виде Василия женщина язвительно заметила.
– Уже справился? На прошлой неделе брал ящик.
– На позапрошлой, – машинально ответил Василий и осекся. – Кто меня за язык тянул, – с досадой подумал он.
– Ей, Егорыч, ящик белой подай. – Застучал кассовый аппарат, выбрасывая ленту чеков.
За спиной начала собираться очередь. Клоков поспешно заплатил деньги. На прилавок шлепнулся ящик со стройными рядами белых головок.
– Два десятка, – тяжело дыша, произнес грузчик. Небрежно глянул на товар. – Взрослому мужику на неделю, только пообедать.
– На помин души или свадьба? – Участливо поинтересовалась пожилая женщина.
– На помин, бабушка. Теща, – неожиданно для себя выпалил Василий.
– Теща померла? – Как шальная закричала продавщица. – А в прошлый раз говорил юбилей у нее.
– Был юбилей. Да видно расчувствовалась старушка, вот сердце и не выдержало, – сочинял он, аккуратно ставя бутылки в рюкзак.
– Для поминок ящик водки – пустяки, – подал голос Егорыч, опираясь на длинный металлический прут с крюком на конце. – Считай три стакана за помин души поднять надо, – медленно продолжал он, – итого шестьдесят стаканов. А у нас родни – на полдеревни наберется.
– Да ты то тут причем? Вот я маме год делала, всю деревню собрала и двумя поллитрами вполне обошлись. Совесть то у людей есть? Откуда денег-то напасешься? Разве в том дело, чтобы нажраться? Помянуть по-людски – это надо. Дом там остался, продать надо. Может, слышали, кто-нибудь спрашивал, – обратилась она к Василию.
– Нет, но, как услышу, сообщу, – он зашнуровал рюкзак.
Идти было недалеко, но бутылки давили в поясницу, лямки стягивали грудь, мешая дышать. Клоков остановился передохнуть. – Ну, народ, все помнит. Нельзя больше в этот гастроном ходить. Продавщица дотошная, как вошь портошная. Чего доброго настучит в контору. – Он вздохнул, взвалил тяжелую ношу на спину и зашагал к поезду.
Отходное собрание директор повел «в темпе вальса» – Семейный обед отменяется, время – деньги. Пассажир жрать хочет. Скоренько уберите маскарад. – Он кивнул на столы с накрахмаленными скатертями, – и в бой.
Появился Антоныч. Он присел, снял фуражку с белым чехлом, достал носовой платок и, промокнув вспотевшую лысину, печально произнес. – Как вы знаете, товарищи, электрик бригады, ебенть, задержан органами внутренних дел города Владивостока по подозрению в совершении противоправного действия. – Он понурил голову и в сердцах сказал. – Да, подложил свинью Куколка, всем дерьма, ебенть, наклал полные карманы. Теперь снимут с бригады звание коммунистического труда, – голос его задрожал.
