дом поджигали, ядом травили. С тех пор все с собой вожу, – привычка. А какие взятки предлагали, чего только не сулили, малолетних дочерей в постель подкладывали. В ногах валялись, плакали, клялись. Считай, каждую поездку такие представления смотрел. И, знаешь ли, – гость мучительно, тягостно вздохнул, – начал я замечать – нравится мне это. Прибуду с проверкой, взгляну на жертву и на душе у меня праздник. Уже представляю, как рыдать будет, убиваться, просить, обещать. А я еще злее от этого становлюсь. Бывало, конечно, что никаких нарушений не находил. И таких ненавидел больше, чем проходимцев и обманщиков. Нарекли меня чертом безруким. Прозвище мне понравилось, Я даже гордился им.
Как-то с очередной ревизией прибыл в райцентр. Местное начальство определило меня в частный домишко, на постой. Встретил хозяин. Мужик справный, фронтовик. – Жена с работы вернется, ужинать будем, – пообещал он. Пришла женщина быстрая, не суетливая, легкая. Роста чуть выше среднего. Нос чуть вздернут. Фигура гибкая, пружинистая, сама вся ладная, аккуратная. Вошла, запыхалась, видно спешила, щеки разрумянились. Но глаза будто не ее, зябко от них стало. Постелили мне на терраске вместе с двумя хозяйскими пацанами. Утром накормили, чаем напоили. Хозяйка уже на работу улетела. Я чуть огорчился, очень уж глянулась она мне.
Ревизию мне предстояло провести в местном магазине, где торговали и одеждой, и продуктами, и стройматериалами, всем, чем Бог послал. Прихожу, а директора нет. В областной центр укатил. Но документы мне все выложили, рабочее место обеспечили. Товара много, но я быстро разобрался и ужаснулся. Недостача – космическая. Надо акт составлять. В те суровые времена за такую недостачу лет десять полагалось. И только принялся документы оформлять, приходит моя хозяйка. – Не помешала? – Поверишь ли, только ведь и сказала, а вроде огромная змея вползла и ласково, тихо прошипела. Я обомлел, ослаб. Смотрю на нее и понимаю – не зря зашла, но самое страшное осознаю – сдамся. Жутко сделалось, пот прошиб, задрожал весь, вот-вот сознание потеряю. Она, юрк, двери прикрыла, в глаза мне глянула и шипит. – Нашли недостачу? Это я виновата, для меня взял. Два дня подождите, он вернет. А ночью сегодня на сеновале буду, где сушило. – И будто не сказала, а приказала, зная, что отказа не встретит. И растворилась, исчезла, нет ее. Я остолбенел, боюсь пошевелиться. Так и просидел над бумагами дотемна. Потом в дом побрел, как затуманенный. Быстрее в свою комнату и в постель. Лежу в ознобе, и с каждой минутой дрожь растет, зуб на зуб не попадает. Что со мной – понять не могу, но ожидаю чего-то дикого, невероятного. Тишина наступила такая, слышно, как листья на деревьях трепещут. И вдруг! – Он широко открыл глаза и, выкинув руку вперед, коснулся пальцами Василия. – Двери нараспашку и она, – лучистая вся, бледно-голубая, как лунный свет, в чем-то прозрачном, и всю ее до капушки видно. Волосы распущены, как грива у кобылы и серебром отливают. Глаза горят красным, рубиновым огнем, что у рыси. Приблизилась, головой кивнула. Я, как лунатик, встал, и за ней. Она к сеновалу, в сарай, я за ней. Что тогда было помню, но передать не могу, нет таких слов, понимаешь? Не придумал их человек, потому что любился я не с женщиной, а с дьяволицей.
– Как это? – Не выдержал Клоков.
– Хотел бы поведать да не могу, не умею, не с чем сравнить. – Он умолк и затих, вроде заснул. – А светать начало, и нет ее, – очнулся гость. – Я к себе вернулся, лежу без сил, сон сморил, как провалился, но встал бодро. Оделся, поспешил на работу. Целый день глядел в бумаги, ничего не соображая. Одного страстно желал – ночи. Так вот трое суток и пролетело. А на третий день явился директор. Деньги принес. Я акт составил и в город укатил. За командировку отчитался. И вдруг слег с воспалением легких. Месяц в бреду провалялся. То она из меня выходила, душу мою освобождала, а в сердце осталась. До сих пор болезнь эту вылечить не могу.
– Но все-таки, на что похоже? – Сгорал от любопытства Василий.
– Ты, сынок, когда-нибудь в открытый космос выходил без скафандра?
– И в скафандре не доводилось, – тупо вымолвил ночной.
– Вот то-то и оно! А хочешь, чтобы я тебе объяснил. Многое бы отдал, чтобы слова такие найти. – Помолчал. – А как из больницы выписался, ушло из меня то болезненное рвение, работать стал по-иному. Никого зря не калечил, не казнил, только ворюг отпетых не щадил. А если по мелочи кто заплутал, – жалел. И ей за это благодарен. На преступление толкнула, а доведись такое снова, я бы без колебаний и сожаления опять, как лунатик, на сеновал за ней пошел. – Глаза его торжествующе засияли. – Так что, сынок, ГКЧПистов дьявол попутал, а в каком образе он к ним явился, значения не имеет. – Пассажир быстро и аккуратно сложил закуски, щелкнул замками портфеля. – Благодарствую за гостеприимство и приют, пойду, засну. – Устало поднялся и медленно пошел к выходу.
Василий лег на стулья, закурил. – А ведь и меня как-то нечистая попутала, – его охватило непонятное беспокойство и резко, ярко возникли воспоминания пятилетней давности.
Жара стояла африканская. Не успели отъехать, а пассажиры почти всю воду и пиво выпили. Разноска, конечно, припрятала для своих и особых покупателей. А Юлька смастерила «пакет подарочный» – бутылку пива и ссохшуюся копченую ставриду. Мужики за эти пакеты чуть друг друга не поубивали. Причем всю ставриду вернули обратно. Тем, кто поделикатнее, конечно, ничего не досталось. Среди них военный какой- то затесался. С виду на дезертира похож. Неопрятная, выгоревшая гимнастерка, погоны подполковника, небрит. Кожа с болезненной желтизной, лицо обветренное, сильно загоревшее. Он стоял как-то сбоку, не напирал, не шумел, а в глазах удивление и непонимание. Взял коньяк и закуску. Выпил залпом, есть не стал, закурил.
Вечером Клоков застал его в окружении нескольких алкашей-прихлебателей, мало что соображавшего. Лицо бледное, потное. За расстегнутым воротом гимнастерки синел голубой «рябчик» десантника. Директор шепнул тогда. – Ты им больше не наливай, целый день этот командир «медведя водит», говорит в отпуск едет из Афгана.
Выпроводить гостей оказалось непросто. Офицер пил мало, но охотно снабжал собутыльников, щедро расплачиваясь из большого кожаного «лопатника». Но все же сломался. Василий, наконец, попросил «дорогих гостей» на выход. По утро, убирая зал, он нашел под столом портмоне. Толстое, плотное, упругое, как стальная пластина. Раскрыл. На левой половине под целлофаном – фотография. Молодая женщина и девочки-близнецы. В одном отделении – сертификаты, – значит и правда в Афгане служил. В другом оказались червонцы и четвертные, а дальше сотенные и зеленые полтинники. Клоков пересчитал деньги, перебирая ногтем острые ребра купюр – две тысячи семьсот без мелких. – Утром пойду искать. – Захлопнул портмоне, ощутил его приятную твердость, узорчатую поверхность. Снова открыл и, невольно подцепив тонкий слой сотенных, заметил, что пачка тоньше не стала. Спрятал деньги в поддувало в печном отделении, присыпав мусором. – Все равно прогуляет или украдут, – рассудил он и даже пожалел, что мало взял. Утром явился подполковник. Выглядел он изрядно подгулявшим, но держался бодро, опохмеляться не бросился, руки не тряслись, только глаза сильно покраснели.
– Командир, я вчера слегка загусарил и кошелек посеял. Где? Ума не приложу. Случайно не слышал, может, кто-нибудь находил? Я в долгу не останусь.
– А что там было?
– Деньги, но не это главное. Талисман мой, – он замолчал.
– У меня кошелек ваш, хотел после вахты вернуть.
Подполковник просиял, ухватил портмоне, обнял Василия, пожал руку. – Ну, брат, век не забуду. Талисман мой на месте. – Открыл, посмотрел на фотографию, погладил пальцами, поцеловал. – Жена моя – Верунчик, а эти две обезьянки – дочки. Наденька и Любочка. – Он вытащил фотографию. На обороте прочитал с нежностью. – Буду ждать вечно, люблю, – Вера. – Папуля, быстрее приезжай, – Надя. – Папочка, я тебя очень, очень люблю, – Люба. – Спрятал. – Где меня только не носило, в такие переделки попадал, не поверишь, а цел и невредим остался. Им молился, о них думал, поэтому и жив. Тебе служить в Афгане не довелось? В десантниках?
– Не довелось.
– Значит, соляра.
– Кто?
– Это я так, к слову. На свете есть только один род войск – десантные, остальное – соляра, шутка. Везде есть и люди, и сволочи. С меня причитается. – Василий наотрез отказался от угощения, достал две бутылки пива.
– Ну, слушай, ты человек. Я вчера хотел купить, прямо умирал. Странно и горько, командир, на мирную жизнь смотреть. Никому ни мы, ни Афган этот не нужны. А я ведь сам туда напросился. Хотел на «Волгу»
