– Поздно, батенька, боржоми пить, коли почки отвалились, – он сунул в тощую грудь Морозовой приемник. – Нет больше КПСС, – он заплясал на одной ноге, нагнулся, зашлепал ладонями по полу. – И вашу банду я в ресторан не пущу.
– Рано радуетесь, и без этого вертепа место найдем. Юрий Антонович, проявите власть!
– Власть? Ха-ха. Да плевать я хотел на вашу партию, – закипятился Чернушка.
– Плевать, на партию плевать? – Юрий Антонович вскочил со стула, мясистые щеки тряслись, рот перекосился. – Заткнись, ебенть! – Изрыгнул он. – Перегнулся через стол и, влепив оплеуху директору, сверкая глазами, вышел.
Морозова бросилась вслед. – Значит можно ресторан использовать для проведения собрания?
– Да отстаньте, ебенть, – он хлопнул дверью.
Директор с ошалелым видом лежал на руках пассажиров, не двигаясь. Но, стоило начальнику скрыться, он ожил, резво вскочил на ноги. – Марш посуду драить, – прикрикнул он на Морозову.
– Хозяйчиком себя возомнили, капитализма захотели? – Холодно и надменно произнесла Морозова. – Я объявляю забастовку! Получайте капитализм с его гнилыми плодами. – Она демонстративно медленно развязала тесемки клеенчатого фартука, сняла его и, бросив на руки Чернушке, твердо зашагала на выход.
– Видели идиотку?
– Напрасно вы так, Сергей Николаич, – еле сдерживаясь, сквозь зубы произнес Володя, – на партию плевать никому не гоже, и с людьми разговаривать в таком тоне не позволительно. Я тоже объявляю забастовку.
– Юлька, – крикнул директор, – живо стань на посуду! Иначе я тебя, – он не договорил.
– И не подумаю, не обязана, я официанткой нанималась и свои права знаю, и про волчий билет тысячу раз слышала, – она бросила Чернушке пустой пластиковый поднос и вышла.
– Васыль, ты видел? Станешь на посуду, Студент по вагонам в оба конца, я в зале, кухня справится, а остальных под откос, с волчьим билетом.
– Николаич, – психанул сторож, – я ночной, а не посудомойка, – он повернулся и отправился вслед за бунтовщиками.
В купе оживленно разговаривали Морозова, Юлька, Володя. Когда Василий открыл дверь, они смолкли.
– Меня тоже с волчьим билетом под откос, – бросил он и сел на краешек полки.
– И ты бастуешь? – Володя протянул руку.
– Правильно, – крикнула Юлька, – пусть сам посуду драит, как пидар последний. Молодец, я же говорила, наш Васек не выдаст.
– Совершенно верно, – поддержала Морозова. Сейчас всем необходимо объединиться и показать, кто в стране хозяин.
– Ой, Елизавета Валерьевна, давайте без пропаганды, итак тошно.
– Морозова осеклась, откашлялась. – Валерьяновна, – поправила она и вышла из купе.
– Я на Чернушку в суд подам, – заявил Володя. – За что он партию оскорбил?
– Ой, Володечка, и за меня подай, он меня сто тысяч раз оскорблял. Только сука да лошадь Пржевальского. – Я не в обиде, но перед людьми стыдно.
Вошел Николай и тихим голосом позвал, – Юля, директор приказал тебе выйти в зал.
– Жене пусть приказывает, я бастую. Пусть в зал бабу Ганю со звездой героя поставит. А ты, наверно, посуду, как пидар последний, моешь? Иди, родственничек, драй тарелки.
– Я, – медленно начал Николай, – во-первых, не родственник. Во-вторых, тарелки мыть не собираюсь, а в-третьих, ни к кому не подмазываюсь.
– Ложись и расслабляйся, – перебил его Володя.
Двери с шумом отворились, появился директор. Все сделали вид, что спят, даже Николай сумел запрыгнуть на свободную полку и захрапел. Одна Юлька осталась лицом к лицу с директором.
– Ты что, не слышала, что я приказал? – Начал с порога Чернушка, но, увидел Николая. – А ты чего разлегся?
– Не трогайте его, он бастует. – Юлька забралась наверх и крикнула. – Он вам не пидар последний и на посуду не станет.
– Пидар? – Голос директора задрожал. – Значит, я по-твоему пидар позорный. Да я тебя, шалаву, оторву, прошмандовку, – Чернушка захлебнулся ругательствами.
– Вы что, рехнулись? – С верхней полки слетел Николай и, вцепившись в плечи Чернушки, затряс его. – Не позволю женщину оскорблять!
– Я на вас в суд подам за оскорбление партии, – вскочил Володя и тоже затряс директора.
Василий спрыгнул вниз и закричал, – тише, заткнитесь, мне спать надо. – Но в узком проходе между двумя полками он оказался лишним. Вагон качнуло. Все подались к выходу и навалились на Велосипеда, а он, потеряв равновесие, упал в коридор. Николай и Володя грохнулись на него. Один Василий чудом устоял. Из всех купе высунулись пассажиры.
– Всех уволю, – шипел, как затравленный, директор.
– Ни при каких обстоятельствах нельзя оскорблять женщину, – твердил Николай.
– Законы имеются и еще действуют, – горячился Володя.
Из соседнего купе, близоруко щурясь, вынырнула Морозова.
– Довольны? – Что есть мочи заорал Чернушка, косясь в ее сторону.
Морозова подала руку Володе, но чуть было не упала сама. Василий сумел подхватить старушку за талию и, ухватив Володю за ремень, поднял и его. Николаич ужом вскочил на ноги, отряхнулся и, наставив указательный палец, завизжал, обращаясь к пассажирам. – Путчисты-коммунисты хотят уморить вас голодом. Не верьте им, – и прытко ретировался из вагона.
Все вернулись в купе. Юлька возбужденно повторяла, – спасибочки, мальчики, спасибочки, – и несколько раз поцеловала Володю и Николая. Васек, достань бутылочку, я плачу.
– Нет, – испуганно возразил Володя, – у нас забастовка.
– Забастовку и обмоем. Любое дело обмыть надо, а то не пойдет, – не отступала Юлька.
– Забастовка не пьяная гулянка, а организованная форма борьбы трудящихся масс с эксплуататорами за свои права, ясно?
– Скажи, на кой ляд нужны такие права, при которых трудящимся по пять грамм выпить нельзя?
Василий достал бутылку водки. – Юлька права.
– А закусить? – Не сдавался Володя.
– Бифики, – Юлька быстро достала корзину.
– А Морозова? Надо и ее пригласить. – Подал голос Николай.
– Ну ее к лешему, начнет Марсельезу петь, путем не посидишь, – запротестовала Юлька.
Морозову пригласили. Она «принять на грудь» за успех забастовки отказалась, но сидела «без агитаций». Володя заговорил о силе коллектива. Василий заметил, что сила силой, но уволить Чернушка может.
– Ну и хрен с ним. Я давно хотела уйти, – заявила Юлька. С детства мечтала в парфюмерном работать. Лет пять мне было, зашли мы с мамой в магазин. Вокруг чистота. Цветами и травами всякими пахнет. Как увидела я кассиршу, остолбенела. Полдня ревела и задумала тогда, – буду в кассе сидеть, деньги считать, губы красить, маникюр делать, но, видать, не судьба. Если спишут, подамся на овощной лоток, там только и можно калым зашибить. Братик из армии вернется надо ему новую гражданку справить: обувку, рубашечку, костюмчик.
– А я мечтал летчиком, – Володя задумчиво улыбнулся. Но в училище не взяли. В глазу дефект хрусталика нашли. Вижу все, как орел, а на медкомиссии отсеяли.
– Везде блат нужен, везде берут, – продолжала Юлька. – Ехала у меня одна актриса из кино и рассказывала, как у них любой бездарь может за деньги любую роль получить.
– Да, в сфере искусства творятся невероятные безобразия. На себе испытала, – Морозова помолчала, лицо ее посветлело, глаза заблестели. – Я в юности хотела актрисой оперетты стать. Музыка Кальмана, Оффенбаха, Штрауса, – что может быть замечательнее? Представляете, красивая женщина в окружении красивых мужчин. Петь, смеяться, грустить, флиртовать, пить искрящееся шампанское, – Морозова
