– Я по-солдатски. Василий выпил и закурил папиросу. Внутри разлилась приятная истома, голова слегка закружилась.
Когда утром Николай появился в ресторане, глаза его заплыли так, что превратились в узкие щели. Нос и разбитые губы опухли. Клоков шагнул к нему, но тот поспешно приложил палец к губам. За ним, причитая, семенила Юлька. – Васек, посмотри, как отделали, подлецы, Студента. Нашли, на кого напасть, ребенка малого, беззащитного подстерегли, хорошо хоть деньги не забрали.
– Да ничего страшного. Ударили всего один раз. Вчера вечером пошел по вагонам товар разносить, а в тамбуре какие-то пьяные к стене приперли, хотели выручку забрать. Я стал сопротивляться, а они давай меня дубасить, хорошо пассажиры на выручку пришли. – Ни на кого не глядя, оправдывался Студент.
Василий заволновался. – Глаза видят? Зубы на месте? Не тошнит?
– Нет, идти с такой вывеской никуда нельзя, – решила Юлька. – С директором я вопрос улажу.
Чернушка не только согласился выдать «больничный», а приказал лежать и никуда не высовываться.
– Кошмар, кошмар, – качала седенькой головкой Морозова. – Вот вам плоды демократии.
Директор зыркнул в ее сторону и прошептал что-то свирепое.
– Господи, а мне ж снилось, снилось. Вроде ты, Юлечка, идешь по большому лугу, заросшему крупными цветами, и несешь двух белых гусей. А один из них вдруг как клюнет тебя в нос и – взлетел. Ты его за лапу хвать, а это вовсе не гусь оказывается, а Лариска из пятого купейного. А второй начал за ухо тебя щипать, ты и его ударила, а это Николаша наш оказался. – Захаровна задумалась, – Не пойму, знаю только, что цветы яркие и крупные и белый цвет – не к добру.
– Да у вас вечно все не к добру. Видела, видела, а как до дела доходит, так не пойму. Какой прок от снов ваших? Какое отношение ко мне имеет Лариска из пятого купейного? Студента шпана какая-то избила, – Юлька рассеянно посмотрела на Николая. – Ты, тихоня, часом, с Лариской шуры-муры не водишь?
– Я? – С испугом воскликнул тот. Пожал плечами и поспешно спрятал глаза под опухшими веками.
– Шучу, тебе бы Васятка женилку-то с потрохами оторвал.
Василию не терпелось обрадовать парня. Лишь после смены он зашел в купе, где «болел» Николай, но застал там Юльку. – Тебя Велосипед ищет, – соврал он.
– Ладно, мужики, поскакала я, Лежи, непутевый, и резво подалась из купе.
– Радуйся, Николаша, – зашептал ночной. – Проводники вечером после тебя пришли. Развеселились и... проговорились. Никакого триппера у бичихи не было.
Николай задумался. – Все же как-то на душе неспокойно. Может у той девушки что-нибудь посерьезнее было?
– Не морочь голову, приедешь, к гадалке сходи. – Мир, – Василий протянул руку Николаю. Тот обрадовался и поспешно сунул свою худую ладонь. – Давай, Коля, отдыхать, – сторож устроился на верхней полке, сладко потянулся. Но спать долго не пришлось. Как вихрь, влетела в купе Марь Ивановна, и, что было сил, затрясла Василия. – Солнце мое, проснись. Юлька, кобыла орловская, Лариску убивает.
Клоков стрелой пролетел вагон, ворвался в зал ресторана, вбежал в тамбур и остановился, – в ресторане, в углу, за ящиками сидела Юлька. Всклокоченная, лицо красное, под глазом сизый след. – Беги, спасай, целку свою, – кривя рот, выплюнула слова Кукушкина. – Я ей, шалаве, все равно ноги, руки переломаю. А ты, паган, мало получил? – Василий повернулся. За спиной мялся Николай. Грим слез, побои обозначились яснее.
– Что ты с ней сделала? – Затряс Юльку Василий.
– Приемчик провела и усадила на жопу, которую вы все лижите. Жить будет. – Юлька мячиком подскочила к Николаю и залепила мощную затрещину. Тот моргнул от неожиданности и, гордо задрав голову, сжал губы.
Возле купе Ларисы Василий перевел дух. Приоткрыл двери.
– Нельзя, у нас совещание, – гаркнула баба Клава, но, увидев Василия, тяжело привстала. – Ты погоди, погоди, Ларчик не виновата. Юлька сплетен наслушалась. Тронешь, стоп-кран сорву.
– Иди, Клава, – тихо попросила Лариса.
Василий озабоченно осмотрел ее лицо, погладил ссадину у виска. – Царапины. Одеколоном протри.
Лариса отвела его руку. – Ничего, все нормально. – Тихо ответила она и, наклонившись, начала рыться в сумке.
Василий немного постоял и понял, что здесь ему больше делать нечего. – Я пошел, – машинально сказал он.
Лариса молча кивнула в ответ.
– Вася, тезку навестить не хотите? – Окликнула его Настя.
С рассеянной улыбкой он вошел в купе, взял кошку на руки, но та увернулась, прыгнула на столик, а оттуда на верхнюю полку.
– Не признает.
– Это же кошка, вчерашней ласки не помнит, всегда сама по себе. А если несколько лет? – Настя запнулась, проглотила ком в горле.
– Это уж точно, кошка вчерашней ласки не помнит, – думал Василий, шлепая босыми ногами через вагоны.
Посреди ресторана стоял Чернушка с приемником. Его широко раскрытые глаза светились легким испугом и радостным удивлением. Видимо новости уже сообщили. Вокруг него суетились взволнованные пассажиры.
– Опять что-то стряслось, – без всякого интереса подумал Василий и хотел было пойти дальше, но его окликнул Володя.
– Слышал, Ельцин приказал закрыть все газеты и журналы коммунистической партии.
– Да, в самое сердце угодили, – звеня посудой, вставила Морозова. – Газета «Правда» – это сердце партии, какой подлый и точный удар!
Володя многозначительно, с пониманием и сочувствием взглянул на нее. Казалось, сейчас он обнимет старушку и оба зарыдают.
– Клоков, ты подумай, не будут выходить «Правда», «Комсомольская правда», «Известия», «Московская правда», «Труд», «Социалистическая индустрия», а еще журналы. А почему ты босиком? – Неожиданно спросил Володя.
– Заземляюсь, – лихо подмигнув им, ответил Василий.
– Правильно, все святые ходили босиком, – назидательно произнесла шеф-повар.
Жуя фильтр, с лихорадочным блеском в глазах подлетел Чернушка. – Невероятно, закрыть все коммунистические издания, а что читать?
– Вам-то чего огорчаться? – Володя обрел наступательную тактику.
– А я по-твоему на Луне живу или может в Америке? Да, я не любил, не люблю и никогда не буду любить коммунистическую партию. Но всегда выписывал «Правду», «Известия», «Московский комсомолец» и совершенно не согласен с эти запретом. Это американцам все до барабана, у них самая считающая страна в мире, а у нас – читающая. И национального, самобытного прошу не отнимать. Ни водку, ни газет трогать нельзя. Народ этого не простит. Кстати, Васыль, что там за катастрофа? Николай с Юлькой ходят с фингалами, смотреть страшно.
– У них и спрашивайте, – огрызнулся он и со злостью хлопнул тяжелой дверью переходника.
Не успел распластаться на постели, как дверь отворилась и тихий голос произнес, – спишь, касатик?
– Заходи, Марь Ивановна, заходи, золотая. Ты мой самый верный человек в составе. Бери, бери побольше, солнце ясное.
– Ты, Васенька, больше никому кроме меня не продавай. Я народу политическую обстановку растолкую, про газеты все подробно сообщу, так живо все до капельки разберут.
Глава 37
Вечером в ресторане Василий увидел директора с «Правдой» в руках. – Сегодняшняя, – радостно воскликнул он. – Наверное последний номер, исторический. – Бережно положил в сторону. – Заодно старые приобрел. Через пару лет цены им не будет. Надо сохранить для потомства. А сколько
