Республике награждается орденом Мужества командир вертолета огневой поддержки майор...
Премьер, озаренный люстрами, окруженный золотыми надписями, упивался своей ролью. Он был торжественно строг и празднично взволнован, чутко угадывая грань между тем и другим. Чувствовал себя победителем, баловнем судьбы, чья блистательная карьера яркой ракетой вознесла его над соперниками, сделала любимцем Президента. Сулила продолжение взлета, когда в скором времени утомленный болезнью и властью Президент покинет свой кремлевский кабинет, украшенный малахитом и яшмой, и назначит преемника.
И этим преемником станет он, беззаветно преданный Президенту, не отступавший от него ни на шаг, ловивший его слово и взгляд, не колебавшийся ни секунды в самые опасные минуты правления, когда качалась верховная власть. Ни тогда, когда горел захваченный смутьянами Дом Советов и танки стреляли по красным флагам и золотым часам на фасаде. Ни тогда, когда боевые колонны входили в горящий Грозный, и броня горела под залпами гранатометов, и из люков торчали обугленные руки танкистов. Ни позже, когда недавние друзья и союзники, почуяв немощь Президента и скорую смену власти, переметнулись на сторону московского Мэра. Он всегда оставался с Президентом, получая посты и портфели, следуя за ним, как прозрачная тень. И теперь, когда все громче заговорили о преемнике, то и дело раскладывая карточный пасьянс претендентов, он не сомневался, что этим преемником окажется он, самый умный, любезный и преданный. Он взял из рук красивой и строгой помощницы, пахнущей вкусно духами, сафьяновый коробок с крестом, напоминающим четыре сложенные вместе алебарды. Передал худому лысеющему майору. Тот неловко принял. Запинаясь, произнес ритуальный ответ. Майор подслеповато озирался под люстрами, окруженный золотыми вензелями и мрамором. А его вертолет, рокоча простреленными лопастями, садился в ущелье, где попала в засаду группа спецназа. Там лежали в снегу убитые, стонали раненые, живые вставляли последние магазины, отбивались от атакующего вала чеченцев. Они молились, прощались, когда сверху, как пятнистый, в стальном оперении ангел, возник вертолет. Окруженный взрывами, с дырами в фюзеляже, он качался, не выключая винтов. Экипаж, стреляя из курсового пулемета в чеченцев, подобрал живых и убитых, вертолет взмыл над ущельем, уклоняясь от колючих пунктиров. Он ушел, оставляя в небе дымок горевшего масла. А через две недели майор привез к чеченцам делегацию московских политиков – генерала с квадратным лицом и злыми змеиными глазками, олигарха с плешивым теменем, похожего на беспокойную белку, министра, стертого, как старая подошва. Их встретили бородачи, обняли, троекратно поцеловали. В полевом шатре подписали бумагу о позорном мире, а майор, поглаживая залатанные борта вертолета, вспоминал убитых, лежащих на клепаном днище.
– За мужество и отвагу, проявленные в боевых условиях, орденом «За заслуги перед Отечеством» второй степени награждается капитан бригады морской пехоты...
Премьер знал, что выбрал верную интонацию, точные жесты, достойную осанку, приличествующие случаю, делавшие его неуловимо похожим на полководца, раздающего награды прямо на поле брани. Все они – Наполеон под Аустерлицем, Нахимов под Балаклавой, Жуков на Зееловских высотах – были просты и торжественны, доступны обожающим их воинам и непомерно возвышались над ними. И эти, награждаемые им офицеры, преданные ему беспредельно, по мановению его руки направят полки и эскадрильи на вероломного врага. Выполнят приказ своего Верховного Главнокомандующего.
Морпех в черной парадной форме прошествовал на пустое озаренное место, где его поджидал Премьер с крохотным сафьяновым ларчиком. Его бригада штурмовала дом в центре Грозного. Танки прямой наводкой били в подвалы, подавляя пулеметные гнезда. Пехота прорывалась в подъезды, швыряя гранаты. На лестницах шла рукопашная. Люди визжали и рыкали, вонзали друг в друга клинки, рвали руками рты, били в лицо лопатками. Дом был взят, и он доложил в штаб о потерях, глядя, как сносят с этажей убитых и раненых, и лицо замкомбрига, на котором разорвалась граната, казалось красным прожектором. А через месяц, вернувшись на флот, он увидел по телевизору, как во двор знакомого дома возвращается чеченский отряд. Боевики вывешивают зеленое знамя, варят пищу в котлах, стреляют в воздух, славя своего командира. А тот, со смоляной бородой, белозубо смеется, воздевает кулак, возглашает: «Аллах акбар!» Капитан с товарищами пил водку, не вытирая злых ядовитых слез.
Белосельцев видел лица награжденных героев, и они напоминали подновленные фасады выгоревших зданий, где было опасно находиться.
Церемония завершилась фуршетом, который проходил в соседних покоях. Премьер в сопровождении свиты направился туда, задержавшись у телекамер, благодушно и мило пошутил с журналистами, демонстрируя простоту и доступность, умение ладить с прессой.
– Журналистский хлеб – самый черный!.. Как и хлеб Премьер-министра, не так ли?.. Мы всегда друг друга понимали и будем впредь понимать! – Он занял место перед телекамерами, над которыми враз загорелись белые лампы, озаряя одутловатые щеки Премьера с рыжеватыми крапинками пигмента. Весело сощурился на гуттаперчевый букет микрофонов, протянутых к его маленькому чуткому носу.
Белосельцев чувствовал его превосходное настроение. Задача, с которой он только что справился, была ему вполне по плечу. Не напоминала изнурительной работы в правительстве. Не касалась проблемы долгов, захлебнувшейся военной реформы, междоусобиц нефтяных компаний, невыплат зарплаты, эпидемий туберкулеза и СПИДа, бандитских убийств в Петербурге. Люди, которые его окружали, были безвредны. Слова, что он произнес, не требовали последующих действий. Журналисты, перед которыми он выступал, были знакомы, проверены. Не расположены к подвохам и дерзким вопросам.
Первый вопрос, который был задан тучным, вальяжным, жующим жвачку журналистом, обслуживающим официоз, касался предстоящих перемен в правительстве:
– Правда ли, что готовится чистка последних министров прежнего кабинета? Что вы стремитесь достичь целостности и согласованности правительственных действий?
– Кабинет – не грязный ботинок, чтобы его чистить, – грубовато пошутил Премьер. – А я, как вы видите, не похож на чистильщика сапог, хотя уважаю и эту профессию. Как работали, так и будем работать. С огоньком! – По расплывшейся улыбке журналиста он понял, что понравился и его грубоватые, военные шутки сегодня же вечером выйдут в эфир.
Второй вопрос касался возможного перенесения столицы в Санкт-Петербург. Его задал работающий в Кремле со времен советских вождей чернявый тощий репортер, напоминавший обгрызенный карандаш.
– Не кажется ли вам, что Россия устала от сытой и равнодушной Москвы и не желает в ней видеть столицу? Ваша родина, Санкт-Петербург, вполне могла бы вернуть себе статус главного города.
– Мы, петербуржцы, никогда не считали свой город вторым. – Премьер подметил тонкую лесть репортера. – Но Москва остается столицей. Я ратую за построение сверхскоростной магистрали, и тогда мы сможем проводить заседания кабинета то на брегах Невы, то у Москвы-реки.
Третий вопрос задал молоденький, румяный, похожий на кудрявого херувимчика журналист, робеющий в кремлевской обстановке, стремящийся казаться независимым, дерзким, выделиться незаурядным острым вопросом.
– Как вы, господин Премьер, относитесь к возможности выноса тела Ленина из Мавзолея? Дискуссия на этот счет становится все более острой!..
На долю секунды лицо Премьера окаменело, ибо он почувствовал опасность вопроса. Как либерал, он был за вынос тела. Однако его ответ не должен был задеть интересы «красного» думского большинства, с которым не стоило ссориться перед рассмотрением годового бюджета. Его щеки вновь умягчились, губы раздвинулись в тонкой улыбке, глаза шаловливо заблестели:
– Вы помните, что случилось, когда в Самарканде разрушили могилу Тимура и вынесли на свет его кости? Этим самым выпустили дух войны, и она пошла гулять по миру. Вы хотите, чтобы растревоженный призрак коммунизма вернулся на землю? Не лучше ли оставить его в Мавзолее, под стеклянным колпаком?
Юноша стал пунцовым от удовольствия. Вихры на его голове поднялись, как рожки, и он стал походить на козлика. Премьер залюбовался его свежестью и нежностью. Подумал, хорошо бы его приблизить и взять с собой в какую-нибудь заграничную поездку.
Четвертый вопрос в завершение отведенной для пресс-конференции пятиминутки задал невзрачный лысеющий репортер в поношенном журналистском жилете, похожий на бухгалтера, потерявшего цвет лица над кипами блеклых бумаг. Его телекамера на упругой треноге наставила на Премьера внимательную ждущую мордочку с маленькой черной пастью, в которой почудились Белосельцеву отточенные хищные зубки.
