Сквозь стекло размыто краснели и золотились награды, как мокрые моллюски на отмели.
Подполковник десантных войск, с крестовидным шрамом на лбу, прикрепил на китель Звезду Героя, чувствуя, как начинает гудеть контуженая голова, словно в ней заработали двигатели боевых машин, карданные валы бензовозов, катки транспортеров и танков. Он направился к Премьеру мягкой походкой разведчика, сжав кулаки до белых костяшек, покачивая крутыми плечами борца. Премьер издали услышал его приближение, как тихий гул начинавшей сходить лавины. По его лицу пробежали белые и красные пятна, словно кто-то стал с силой хватать его за мясистые щеки и нос, и белые отпечатки тут же наливались малиновым соком.
Десантник подошел к Премьеру, остановившись в двух шагах, словно успел заметить тонкую струнку растяжки, пересекавшую тропу. Он стоял, едва заметно покачиваясь, выбирая, повернуть ли ему вспять или идти на подрыв.
– Товарищ Председатель Правительства, разрешите обратиться? – глухо сказал десантник.
– Разрешаю, – облегченно ответил Премьер, понимая, что лавина зацепилась за утес и повисла, не дойдя до земли.
– Никто нам нигде не сказал, почему мы ушли из Чечни. Мы разгромили этих долбаных «чехов», загнали Басаева в горы, где у него яйца к камням примерзли, а нас увели из Чечни и отняли победу. Полбатальона я отправил в Россию в цинковых пиджаках, и что я скажу теперь вдовам? Как мне искать ротного, капитана Бессмертных, которого взяли в плен под Шатоем, когда подорвалась бээмдэ, а теперь выкалывают ему глаза и срезают лоскуточками кожу? Кто и сколько получил за наши кости и кожу? Что стоил наш уход из Чечни банкирам и что он стоил России? И когда, товарищ Председатель Правительства, мы снова пойдем брать Грозный, подставляя наши лбы под гранатометы Басаева?..
Десантник стоял белый, без единой кровинки, словно его заморозили в жидком азоте. На белом лице, как сосульки, сияли голубые глаза. Медленно, казалось, хрустя промороженными суставами, роняя на паркет пластинки льда, он сделал «кругом, марш» и вернулся на место, где обеспокоенные товарищи, желая его отогреть, влили в его бескровные губы бокал водки.
Все заметили неловкую сцену. Испуганно, перестав жевать вкусную еду из кремлевских запасов, уставились на Премьера, не зная – то ли сгрудиться вокруг него для защиты, то ли кинуться врассыпную.
– Нельзя говорить о поражении или победе над чеченским народом, который входит в братскую семью народов России. – Премьер убедился, что опасность конфуза миновала, и теперь говорил назидательно, чуть сердито, извиняя контуженого героя. – Армия сделала главное – остановила кровопролитие, обеспечила соблюдение Конституции, добилась мира, пускай худого, но который, как известно, лучше любой хорошей войны. – Премьер окончательно осмелел, подыскав глубокомысленный, неоспоримый аргумент, с помощью которого выиграл интеллектуальный поединок. Победно обвел стол глазами. – Наши жертвы не напрасны, ибо они принесены за Конституцию, демократию и права человека.
Участники торжества успокоились и повеселели, некоторые настолько, что принялись жевать вкусные бутербродики, запивая их полусладким шампанским. Премьер нащупал верную, успокоительную интонацию и все более раскованно и свободно, чувствуя, что его слушают с удовольствием, стал развивать свою мысль.
– Я всегда говорю: нам нужно быть терпимей и снисходительней. Я уже упомянул, что ваххабизм – это оригинальное вероучение, которое вдыхает новую энергию в одряхлевшие формы ислама. Поверьте мне, изучавшему эту проблему. Ваххабизм нужно понять, освоить, сделать частью нашей политики на Кавказе, а не грозить по каждому поводу установками залпового огня. Я немного знаю Кавказ, чувствую кавказский характер. Знаю, как легко на Кавказе можно превратить друга во врага. Нам чаще нужно вспоминать наших великих предшественников – Пушкина, Лермонтова, Толстого, которые не только воевали на Кавказе, но и любили его. Мы должны полюбить Кавказ, не потерять для России его драгоценный аромат.
Премьер разволновался, ибо заговорил о прекрасном. Лишь усилием воли удержал себя от того, чтобы не прочитать запомнившийся ему лермонтовский стих. Он был не просто политик, не просто военный, но и знаток истории, ценитель русской поэзии. Пережитое вдохновение окрасило его щеки в нежный пунцовый цвет.
– Должен вам сообщить, что завтра я отправляю моего специального представителя по Кавказу, генерала Шептуна, в Грозный. Обычным пассажирским авиарейсом, не задействуя для этого истребительную и бомбардировочную авиацию. – Премьер усмехнулся своей удачной шутке. – Генерал Шептун передаст президенту Масхадову мое личное послание. Не сомневаюсь, оно послужит дальнейшему развитию добрых отношений между Москвой и Грозным. – Он снова поднял бокал, кивая через головы высокому красивому генералу, который, услышав свое имя, радостно обернулся на голос начальника. Замер, распушив красивые породистые усы. – За вашу успешную миссию, генерал! – Тот оживленно задвигал сильным красивым телом, словно растирался после освежающего душа. Подошел к Премьеру, радостно чокнулся, преданно глядя выпуклыми глазами. Влил шампанское под пышные колосья пшеничных усов.
Белосельцеву было тягостно находиться возле Премьера, чьи мысли напоминали переслащенный, густой сироп, произведенный химическим способом в подражание вкусу лесной ягоды. Химическая сладость была столь велика, что переходила в горечь и склеивала губы. Испытывая презрение к пустомеле и неисчезающую вину и жалость, Белосельцев отошел от Премьера к другой половине стола.
Теперь его внимание привлек генерал Шептун своей естественностью и нескрываемым жизнелюбием. Оно проявлялось в движениях сильного холеного тела, в добрых веселых глазах, насмешливых свежих губах, к которым он подносил хрустальный бокал шампанского, вонзал белоснежные зубы в ломоть вкусного мяса, отирал рот чистым платком с кружевной каймой. Он двигался вдоль стола, везде встречаемый радушно и радостно, отвечая на улыбки и рукопожатия ровным и щедрым расположением. Он был баловень, царедворец. Всегда на виду, участник торжеств и парадов. Исполнял ответственные, личные поручения руководства. Он любил своего начальника, свой генеральский мундир, обильный кремлевский стол, хрустальный бокал, ложечку черной икры, которую протягивала ему нежная женская ручка.
Дама, во время награждения подававшая Премьеру сафьяновые коробочки с орденами, теперь ярко улыбалась Шептуну, изумленно и счастливо смотрела на него, невзначай поправляя блузку, увеличивая вырез, на который был устремлен дерзкий взор генерала.
– Как бы я хотел быть орденом и висеть на вашей груди, – услышал Белосельцев начало фразы, а ее завершение было произесено тихим голосом, почти на ушко женщине, куда приникло пышными усами лицо генерала. Женщина смутилась, порозовела, засмеялась влажным глубоким смехом. Шептун, отходя, успел поцеловать ее длинные лакированные ноготки.
Он уже находился возле епископа, с которым, по-видимому, их связывало знакомство. Генерал фатовато расправил усы, оглядывая церковное облачение, клобук, дорогую панагию на золотой цепи. Скосил веселый взгляд на свой золотой погон, перевел ниже, на свою отставленную ногу с алым лампасом.
– Мы оба, Владыка, из служивого сословия. Только вы служите Богу, а я Государю, – произнес он с легкой развязностью и одновременно с почтением, не делавшим его сомнительное замечание фамильярным. Что, видимо, понравилось епископу, допускавшему в столь высоком собрании мягкую насмешку над чопорностью канонических форм. Они сказали друг другу что-то незначительное и шутливое, и епископ, явно расположенный к генералу, перекрестил ему лоб.
Шептун вошел в круг награжденных офицеров, где сгущалось горячее, нервное опьянение и неслись тревожные, с трудом удерживаемые волны раздражения. Свободно и бесстрашно погрузился в эти волны. Кого-то приобнял, с кем-то лихо чокнулся. Начал анекдот, приглашая всех поближе, чтоб не повышать голоса и не смущать фривольным содержанием слух начальника, благочестивого иерарха и нескольких присутствующих дам:
– Заходит Масхадов в военторг, а там прапорщик, наквасился, лыка не вяжет. «Слушай, дай, – говорит, – консервов, но чтобы свинины не было!» А прапорщик снимает портки...
Тут Шептун опасливо оглянулся на Премьера, который что-то строго внушал худощавому начальнику протокола. Понизил голос, так что Белосельцев не услышал конца анекдота. Только увидел, как умягчились и повеселели лица офицеров, и потом грохнул хохот, так, что Премьер изумленно вздрогнул. Офицеры наполнили бокалы, дружно, по-товарищески чокнулись с генералом.
Белосельцеву нравился Шептун. Нравился его лихой лейб-гвардейский вид. Его сильные плечи с золотыми погонами. Стройные ноги с алыми ручьями лампасов. Крупная, хорошо посаженная голова с
