– Господин Премьер-министр, небольшой горный район Дагестана, контролируемый ваххабитами, заявил о своем отделении от России. Не является ли это новым признаком начавшегося распада страны? Что намерена делать власть? Послать туда войска для усмирения сепаратистов? Или просто не заметить этих горцев, повторяя наш опыт в Чечне, когда мы предпочитаем не говорить о статусе территории?
Премьер сделал строгое, почти сердитое лицо.
– Говорить о посылке войск – значит идти на прямую провокацию. Вопрос вольнолюбивого Кавказа нельзя решить с помощью войск, – наставительно заявил Премьер, считая правильным отчитать этого малопривлекательного, не смыслящего в национальной политике журналиста. – Ваххабизм не является тем учением, с которым следует бороться с помощью танков и штурмовой авиации...
Хищная мордочка зверька потянулась к Премьеру, к его застегнутому пиджаку, под которым круглилось брюшко. И в это брюшко, сквозь пуговицы пиджака, нарядный шелковый галстук, будто вгрызалось зубастое рыльце. Оно словно продиралось сквозь брюшину в хлюпающий сгусток кишок. Чмокало, булькало, как лисенок спартанца, подбиралось к горячей печени. И очень скоро Премьер ощутит нестерпимую боль, смертельную муку, от которой упадет и умрет.
– Ваххабизм – это вполне безобидное, утопическое учение о всеобщем равенстве, рожденное в современном исламе. Исламская идея несет в себе устарелые средневековые черты и, по мнению ваххабитов, нуждается в модернизации. – Премьер почти дословно повторил выдержку из референтной записки, составленной для него Белосельцевым.
Белосельцеву вдруг стало жаль этого человека, неуверенного, тайно боящегося, робкого и зависимого, не ведающего о неизлечимой болезни, которой его уже заразили. Было поздно его спасать. Вирус проник в кровь, растекался по горячему руслу. Первые кровяные тельца, распознав врага, вступили в смертельную схватку. Но погибли, превратившись в больную слизь, лишь умножая ядовитый поток. Инфицированный человек был еще весел и свеж, полон бодрости и здоровья. И не ведал, по какому сосуду, в какой беззащитный орган вторгается незримая смерть.
– Два крохотных дагестанских сельца, наивно заявивших о своей независимости, – это курьез, шутка, на которую мы будем реагировать улыбкой. Очень скоро эти горцы образумятся, и мы на общем с ними празднике выпьем за великую неделимую Россию!..
Премьер ласково кивнул журналистам, давая понять, что встреча окончена. Бодро, стараясь придать себе офицерскую выправку, направился туда, где уже наливали в бокалы шампанское. Белосельцев заметил, как похожий на бухгалтера телевизионщик выключил камеру, извлек кассету, бережно уложил ее в карман своего поношенного жилета.
Фуршет проходил в золоченой нарядной гостиной с вензелями, гербами. Зеркальные стены многократно отражали стол. Эти подхватывающие друг друга сверкающие отражения уносили вдаль тарелки, хрусталь, генеральские погоны, офицерские усы и награды, и казалось, фуршет распространяется бесконечно, от кремлевских стен до Урала, и дальше, до Тихого океана.
Премьер, сжимая бокал шампанского, поднял по-офицерски локоть. Озирая стол острым и, как ему казалось, орлиным, суворовским взглядом, произнес тост:
– Россия – лучшая страна в мире. Армия – лучшее, что есть у России. Вы – лучшие представители армии. Так выпьем же за героев, которым нет равных. Я, в свою очередь, даю вам слово русского офицера, что сделаю для армии все, что позволяет мое положение! Ваше здоровье! – И он лихо, запрокидывая голову, выпил до дна шампанское, делая удалой взмах опустошенным бокалом, как если бы собирался его разбить. В последний момент передумал, аккуратно поставил на скатерть.
Сострадание не покидало Белосельцева. Стоя невдалеке от Премьера, слушая его добродушные шутки, мягкие поучения, мнимозначительные суждения, он видел, как расползается в нем темное пятно смерти, как под рубашкой и дорогим пиджаком выступают фиолетовые пятна.
К Премьеру приблизился епископ в мантии, в клобуке и с фарфоровой, золоченой панагией на золотой цепи. Как и все остальные, он держал бокал с шампанским, нес его к Премьеру, как лампаду, перед своей чесаной, пахнущей духами бородой.
– Наше воинство подает примеры высокого служения Отчизне и Христу Распятому. – Епископ добился внимания Премьера, направил на него острые, умные, одновременно и веселые, и смиренные глаза. – Без преувеличения могу сказать, что русское воинство все больше становится воинством православным. Земным прообразом небесной Церкви Воинствующей. Не сомневаюсь, что подвиги наших воинов, совершенные за Отечество и за веру православную, воссияют, как подвиги святомучеников, украшая и умножая несметный сонм наших православных святых!
Епископ протянул Премьеру бокал, и тот смиренно поклонился, словно чокался и одновременно принимал благословение. Пригубил шампанское, а потом изрек, придав своему лицу набожное, как ему казалось, выражение:
– России нужны новые святые. Новый период русской истории должен быть освящен подвижниками и святыми. Ваша, Владыка, деятельность по углублению связей Церкви и армии находит глубокое понимание у Президента. Помолитесь, чтобы ему стало лучше и его оставили досадные недуги и немощи, мешающие ему в полную меру предаваться государственному служению.
К ним присоединился худощавый, слегка разболтанный генерал, ответственный за воспитательную работу в армии. Его движения и мимика неуловимо напоминали манеру игрока, сдающего карты. Глаза весело и плутовато бегали, словно стараясь угадать, каким количеством козырей судьба наградила партнера. Еще издали он понял смысл затеянного разговора, присоединился, ловко находя в нем свое место.
– В воспитательной работе в войсках нам надо соединить православие и демократию. И нам это удается. Есть офицеры, которые по итогам чеченской войны пишут научные работы о совместимости православных ценностей и демократических идеалов.
– Одно не противоречит другому, – глубокомысленно заметил Премьер, довольный тем, что разговор ведется на религиозные и философские темы. – Собственно, если правильно взглянуть, Христос был первым на земле демократом. Если угодно, его заповеди отстаивали и защищали права человека.
Генерал-воспитатель восхищенно откинул голову, развел руки, словно пытался обнять огромную, возникшую перед ним мысль. Епископ, напротив, склонил клобук, то ли в знак согласия, то ли для того, чтобы не заметили веселый моментальный блеск в глазах.
И пока все трое сводили бокалы в хрустальном сверкании и звоне, Белосельцев вновь испытал мучительное, необъяснимое сострадание к Премьеру, которого не любил, все эти годы видел в нем врага и мучителя, а теперь, принимая участие в его истреблении, чувствовал свою вину.
Премьер поворачивался во все стороны, принимая знаки внимания, словно это он получил награды и был возведен в герои. Он был легковесен, целлулоидно-розов, пуст внутри, издавал звуки трескучего, сухого гороха, как нарядный игрушечный попугай. Он был малообразован, усвоив при своем стремительном восхождении множество поверхностных случайных знаний, которыми прикрывал одно-единственное устремление – продолжить свое восхождение. Он открыл для себя самый верный и точный рецепт, возводящий его к вершинам власти. Этим рецептом было слепое, безоговорочное служение Президенту. Так движется вслед ледоколу в открытой парной полынье крохотный юркий кораблик среди расколотых глыб, застывших больших кораблей, расплющенных давлением льдов. Он знал, что ледокол не вечен, но к моменту, когда заглохнет ядерный угрюмый котел и ледокол остановится, надеялся достичь безопасных вод, куда проскользнет один, оставив в торосах мертвых конкурентов. Он искал опасность вокруг себя, прятался от врагов за спину неповоротливого, мнительного Президента. Не ведал, что опасность уже скрывается в нем самом, сопровождает в успешном плавании, готовится сгубить в момент торжества.
Военные, получившие награды, пили на другой оконечности стола. Белосельцев видел, как они опустили в бокалы с водкой свои ордена, окрасившие стекло в красные и золотые тона. Что-то кратко сказали друг другу. Подняли бокалы и, двигая кадыками, напрягая на лбах ожоги и раны, выпили красно-золотую водку. Всосали в себя едкую горечь, пьяный настой войны. Наливку из горящих городов и селений. Эликсир подорванных транспортеров и танков. Бальзам лазаретов и цинковых тяжелых гробов. Коктейль из крови, блевотины и слез. Джин предательства. Русский ром беспросветной беды и ненависти, когда по приказу политиков бригады оставляли Грозный – и отряды Басаева занимали русские гарнизоны на Ханкале, у площади Минутка, у развалин ДГБ, у изглоданной туши дудаевского дворца, похожего на мертвого кита, у которого из гнилых боков вылезли склизкие ребра. Выпили, задыхаясь. Поставили бокалы на скатерть.
