впечатление, – при кажущейся наивности и простоте моделируют поведение, сложным образом подавляют или возбуждают различные области подсознания у отдельной личности или у целых социальных групп. В период массового недовольства, во время вспышек шовинизма или пережитков имперского чувства эти игры подобны психотропным препаратам. Они меняют ориентацию протестного чувства. Могут перенацелить его с исполнительной власти на парламент, с олигархов на лидеров оппозиции. Игры составлены с учетом последних достижений психиатрии. Запатентованы нами, как чисто русское средство...
Белосельцеву казалось, он находится под воздействием веселящего газа, делающего смерть безболезненной. Множество крохотных кристалликов, наподобие битого стекла, вонзались в него, проникали в кровь, начинали растворяться, распускали по всему телу сладкие яды, от которых кружилась голова и начинались галлюцинации. Одна из них принимала вид огромной, с раздутыми защечными пузырями перламутровой жабы, облаченной в костюм тореадора. Жаба внимала мигающей, как кассовый аппарат, музыкальной шкатулке и с первых трех тактов угадывала мелодию шлягера «Мальчик хочет в Тамбов, ти- ки-тики-та». Эта мелодия вместе с веселящей отравой поражала все функции мозга, лишала родовой памяти, превращала полушария в кислый отечный гриб. Чтобы не сойти с ума, Белосельцев блокировал эту трехтактную мелодию беспорядочным набором стихов и песен. «Степь да степь кругом...», «Выхожу один я на дорогу...», «Я встретил вас, и все былое...» Мучительно, с остаточной головной болью выбрался из-под магического воздействия веселых аттракционов.
Второе застекленное помещение с молчаливыми автоматчиками у входов своей пластикой, овалами и округлостями странным образом напоминало формы человеческого тела, как его напоминают ванны, биде, умывальные раковины и другие фарфоровые изделия сантехники. В этом чувственном, матово-белом интерьере с выпуклостями наподобие женской груди, с волнообразными лекальными линиями, повторяющими очертания женских бедер, работало сразу несколько телекамер, играла небесная, космическая музыка. В белом гинекологическом кресле сидела одетая в строгий английский костюм женщина средних лет, с красивой прической, какую носят сосредоточенные на работе дамы-бизнесмены, и умно, точно, как это делают серьезные эксперты и аналитики, рассказывала о своем искусстве управлять оргазмом. Это искусство приобреталось ею в результате длительных тренировок с гуттаперчевыми и целлулоидными шариками, которые она училась сдавливать мышцами влагалища столь сильно, что они выпрыгивали наружу и падали точно в подставленную корзину. Она называла эту игру «сексбол» и предлагала ее вниманию девочек старших классов, которые, замирая, покрываясь румянцем, слушали проповедницу.
Тут же, за прозрачной перегородкой, на соседней, ярко освещенной площадке, полулежал в шезлонге молодой мужчина. Трико, напоминавшее серебристую чешую ящерицы, облегало мускулистые плечи, рельефную грудь. Оно эффектно облепляло крепкие бедра и кеглевидные икры. Внушительно, как у балетного танцора, подчеркивало мощь и величие его мужских достоинств. В непринужденной манере, чем- то напоминавшей стиль Ираклия Андроникова, он рассказывал о своей работе «мальчика по вызову». О занятных эпизодах, что случались у него с женами известных банкиров, писателей и политиков. Он не называл имена, но они неуловимо угадывались в тех забавных извращениях, которыми отличались супруги именитых персон. Некоторые из них обходились герою полным истощением, или легким увечьем, или длительным неврозом в результате садистских или мазохистских проявлений наклонностей клиентки. Ему жадно внимали интеллигентного вида мальчики, одни из которых возбужденно и бурно дышали, а другие, по всей видимости, еще невинные, были готовы упасть в обморок. Это заметно веселило рассказчика. Особым приемом он пускал под серебристым трико волну мышц, которая пробегала от плеч до бедер, еще больше подчеркивая эмблему его профессионального мастерства, напоминавшую скульптуру приподнявшегося на лапах льва.
На третьей площадке, розовая, улыбающаяся, напоминавшая кустодиевскую купчиху, сидела женщина. Завернутая в белую простыню, словно вышла из сауны, босоногая, распаренная, с обнаженным плечом и чуть приоткрытой грудью, она то и дело смотрелась в овальное зеркало, укрепленное над туалетным столиком. Обращалась к другим, собравшимся вокруг женщинам, рассказывая им, как близким подругам, о пользе любовного самоутоления, которое разгружает женскую психику, снимает мучительный «комплекс мужчины». Этим комплексом, по ее словам, страдает множество современных женщин, лишенных сексуальных партнеров, одни из которых спились и больше не способны к мужским проявлениям, другие погибли в многочисленных войнах и катастрофах, оставив одинокими вдов и невест, третьи, и их число неуклонно растет, склоняются к гомосексуальным отношениям, отвергая любовь к женщине, как пережиток старомодных патриархальных эпох. В этих условиях женщина должна обходиться средствами, которые щедро предоставляют ей современная гигиена, электроника и аутотренинг. Кустодиевская купчиха плавно поворачивалась к зеркалу в серебряной раме, приоткрывая колено, тянулась к туалетному столику, на котором располагались различные кремы, благовония, продолговатые вибрирующие массажеры, кисточки из нежного птичьего пуха, пучки беличьих хвостиков. Она показывала аудитории, какими следует пользоваться. И аудитория, состоявшая из молчаливых женщин, внимала, и у некоторых появлялись рефлексы и жесты копирования.
– Эта программа переводит «проблему головы», в которой скопилось множество извечно русских неразрешимых вопросов, в «проблему паха», где исчезают национальные особенности и царит сексуальный интернационал. – Астрос был возбужден зрелищем женской наготы, нежной музыкой, млечными, плавными формами потолков и стен, напоминавшими разведенные колени, выгнутые, с мягкими желобами женские спины, округлые ягодицы. – Мы создаем электронное эротическое поле над всей Россией. В любой лесной деревушке, в любом фабричном бараке обездоленная женщина или неутоленный мужчина чувствуют себя счастливыми...
Белосельцев испытывал возмущение, позор, жгучее негодование, словно в нем взламывали потаенные, замкнутые запоры. Отворяли замурованную дверь в сырой подвал, где таились его укрощенные страсти и побежденные похоти, прятались усмиренные пороки и преодоленные вожделения, жили взаперти поколебленное честолюбие и смиренная гордыня, толпились яростные слепые инстинкты, на обуздание которых ушла целая жизнь. Все они теперь рвались наружу. Вылетали из подполья, как нетопыри, брызгали ему в глаза слепящей перламутровой слизью. Спасаясь от них, загоняя обратно в подпол, запечатывая в подземелье, он наобум читал отрывки молитв. «Придите ко мне все страждущие и обремененные, и я успокою вас...», «Суди меня, Господи, не по грехам моим, а суди меня по милосердию Твоему...», «Сердце есть храм Бога живого...». Он старался заслониться от срамных, сладострастных картин образами мамы и бабушки, расходуя на эту борьбу остаток отпущенной ему в жизни энергии.
Они перешли в следующий отсек, где помещался огромный экран. Перед ними за пультом сидел худой оператор, похожий на ржавый старый гвоздь – гнутый, искривленный, покрытый рыжими волосками, желтыми веснушками, он, казалось, шелушился, отслаивался, озираясь на появившегося хозяина круглыми безбровыми глазами.
– Это лаборатория антропологической коррекции, – пояснил Астрос, с нескрываемой гордостью обходя свои владения, как обходят волшебный сад, позволяя избранным гостям любоваться невиданными растениями и цветами. – Мы создаем телевизионный продукт, с помощью которого подавляем антропологический шовинизм русских. Отдаляем угрозу «русского фашизма», снимая у русских националистов чувство мессианства, миф об их превосходстве над другими народами.
Астрос едва заметно кивнул оператору, и тот, понимая его без слов, хлопнул своими круглыми птичьими глазами, отчего загорелся первый, огромный, во всю стену, экран. На нем возникло обезображенное гневом лицо, с оскаленным мокрым ртом, редкими желтыми зубами, узким лбом, над которым рассыпалась потная белесая прядь. Маленький нос с вывернутыми ноздрями и злые кабаньи глазки усиливали впечатления животной силы и ярости. Звероподобное существо было одето в русскую косоворотку с северным орнаментом, состоящим из языческих деревьев, волшебных коней и сказочных наездников, и отражало, по замыслу фотографа, характерное для русских узколобие, свинообразие и свирепость.
Изображение исчезло, и возникло другое – заключенный в тюрьме, понурый, бритый наголо, с провалившимися чахоточными щеками и затравленными, глубоко запавшими глазами, в которых были мольба, страх, ожидание неминуемой гибели. Вслед за ним возник в камуфляже и каске солдат, с выставленным подбородком, безумными глазами, стреляющий от живота из автомата по невидимым, но предполагаемым мирным жителям, падающим от пуль женщинам, окровавленным детям. Его сменил пациент в больничном халате, бессильно сидящий на убогой койке среди капельниц и резиновых грелок, шея
