празднике в Еврейском культурном центре с участием особо одаренных еврейских детей.
Белосельцев собирался выключить телевизор, превращавший его уютный дом в застенок, чтобы остаток вечера провести за ленивым перелистыванием дневников и архивов, над которыми стояла золотистая пыль его промчавшейся жизни. Маленькая библейская женщина вдруг появилась на экране, взволнованная, с горящими глазами, с загнутыми уголками чувственных губ. Это выражение возникало на ее лице в случае экстренной и, как правило, трагической новости. В эти моменты она теряла миловидность Дюймовочки и становилась похожа на зоркую, с заостренным носом ворону, углядевшую в чистом поле мертвое тело.
– Как сообщает корреспондент ИТАР-ТАСС из Грозного, сегодня в аэропорту имени шейха Мансура по прибытии самолета, следовавшего рейсом Москва—Грозный, прямо из салона авиалайнера неизвестными людьми в масках был похищен спецпредставитель Премьер-министра России генерал Шептун, прибывший в Грозный со специальной правительственной миссией. Охране аэропорта не удалось задержать похитителей, которые вместе с захваченным генералом на двух машинах скрылись в неизвестном направлении. По факту похищения правоохранительными органами Республики Ичкерия начато следствие...
Все время, пока дикторша зачитывала срочную информацию, долбя ее, как ворона долбит сочную вкусную кость, на экране присутствовала фотография генерала Шептуна, с холеным красивым лицом, пышными усами и смеющимися, слегка навыкате, глазами.
Фотография исчезла, и страстный, неутоленный голос дикторши продолжал:
– Нашему корреспонденту удалось задать вопрос Премьер-министру на церемонии освящения часовни, воздвигнутой Министерством внутренних дел в память погибших в ходе чеченской войны...
Камера показала знакомое одутловатое лицо Премьера, огорченное, с проступившей нервной экземой.
– Эта возмутительная провокация не останется без ответа... Я бы подчеркнул – без решительного ответа... Мы используем все наше влияние на президента Масхадова, весь опыт нашей агентурной работы, чтобы вызволить нашего боевого товарища из рук похитителей... Думаю, это вопрос трех-четырех дней, не больше... Для меня это дело офицерской чести, дело всей моей политической и военной карьеры...
Лицо Премьера исчезло, новости завершились. Пошла обильная реклама жвачек, туалетной воды, женских прокладок, шоколадных палочек, зубной пасты, педерастического певца Леонтьева, подагрической Аллы Пугачевой, престарелой Гурченко, жеманной, словно девочка из кордебалета, и какого-то нового средства для устранения потницы.
Белосельцев сидел перед погасшим экраном, стремясь разгадать смысл операции, в которую был вовлечен. Он выстраивал линию событий, от лосиной охоты, где узнал о намерении устранить Премьера, – к Георгиевскому залу Кремля, где Премьер, прочитав его референтную справку, безудержно хвалил ваххабитов. От фуршета, на котором Премьер легкомысленно объявил о поездке Шептуна в Грозный, – до телефонного звонка Астроса неведомому чеченцу Арби, в котором сообщалось о самолетном рейсе Шептуна. Линия, которую он провел, проходила через миловидное, с хищными губками лицо теледикторши, поведавшей о похищении генерала, вонзалась в одутловатую, как картофельный клубень, щеку Премьера, на которой от огорчения выступила нервная сыпь, выходила из другой щеки, как натянутая дратва, устремлялась в пустоту еще не случившихся событий, которые он старался предвидеть, используя не логику, а прозорливость. Свой редкий дар, угасший с годами за ненадобностью, словно замутненный прожектор.
Он двигался по квартире, описывая замысловатые петли между столами и полками. Касался на ходу своих фетишей, привезенных из военных походов. Африканской грудастой красавицы, вырезанной из эбенового дерева, с ромбиком перламутра во лбу. Буддийского колокольчика с бронзовой танцовщицей, издававшего долгий серебряный звон, когда его подымали над незапыленным кружочком стола. Медного из эфиопского храма резного креста, похожего на кружевную салфетку. Маленькой вазочки из гератского стекла, напоминавшей ярко-синюю сосульку. Глиняной дудки в виде уродливого индейского божка, из которой можно извлечь печальные, как ночной ветер, звуки.
Белосельцев прикасался к ним, чувствуя, как каждый отдавал каплю накопленного тепла, возвращал ему свежесть и зоркость. Его ясновидящий глаз начинал наливаться молодой сочной силой. Его прозорливый прожектор начинал светиться аметистовыми лучами. Его третье око напрягало придавившее его пыльное веко.
Он старался угадать дальнейший ход событий. Узреть скрытый ход операции, в которую его вовлекли.
Он приблизился к стеклянной стене, где бабочки всех континентов таинственно мерцали дремотным излучением, сонно светились туманными орнаментами. Он надвинулся грудью, как на экран рентгеновского аппарата. Сделал глубокий вдох, удерживая дыхание. И от близости живого сердца загорелись и вспыхнули орнаменты крыльев, сочно зажглась золотая и серебристая пыльца, засверкали голубые озера, потянулись малиновые и красные зори, раскинулись рыжие россыпи пустынь, проступила белоснежная пыль солончаков, вскипели изумрудно-зеленые джунгли, пролегли латунные закаты над вечерним океаном, брызнули алмазные звезды над бархатными провалами ущелий, открылись синие, покрытые цветами склоны, обнажились черные скалы с проблеском мертвой слюды. Каждая бабочка, словно крохотный слайд, послала в него свое изображение. Наполнила невесомыми лучами. Вонзила бессчетное количество нежных иголок, омолаживая утомленную плоть. Впрыснула в остывшую кровь молодящий живительный сок. Наложила на грудь волшебную татуировку магических, целительных орнаментов. Он отошел от стены, омоложенный и прозревший, с прорванной плеврой, сквозь которую влажно и сочно смотрело его теменное око. Направил ясновидящий взгляд на затемненное, туманное будущее, постигнуть которое был еще недавно бессилен. И ужаснулся.
Искусными хитросплетениями судьба Премьера оказалась в зависимости от пленного Шептуна. Если конечная цель операции сводилась к устранению Премьера, то Шептун не должен был вернуться из плена. Он был обречен на заклание. Прилюдная клятва Премьера – освободить его через несколько дней – лишь приближала день его смерти.
Теменное око пульсировало, бросало снопы лучей, и они освещали темные объемы беспощадного замысла, где смерть генерала была лишь малым эпизодом, за которым следовали другие, еще более жестокие, вовлекавшие в себя множество неугодных людей, порождая лавину крушения. Под руинами репутаций гибли сильные мира сего, и в развалинах, среди провалов и оползней, открывался узкий прогал, по которому, хрупкий и стройный, почти не касаясь земли, шел Избранник.
Белосельцев был охвачен паникой, испытывая сразу множество побуждений. Он вдруг решил, что ему следует немедленно посетить Премьера, предупредить о скором ниспровержении, о хитроумном обмане, куда тот вовлечен, о грозящей Шептуну смерти. Помочь, если еще не поздно, спасти генерала.
Или немедленно явиться к Гречишникову и потребовать полный план операции, в котором он не намерен играть вслепую. В котором расплывчато очерченные, патетически заявленные цели начинают блекнуть в сравнении с неправедностью и жестокостью средств.
Или предстать перед Избранником, в его кабинете на Лубянке, обшитом дубовыми панелями, где тяжелая мебель времен предвоенных пятилеток, и спросить, знает ли тот, какой непомерной ценой, с какими огромными тратами его ведут к власти. Не скажется ли смерть Шептуна на его будущем властвовании. Не всплывет ли красное пятно под ладонью, когда он станет клясться на Конституции.
Ни одно из действий не казалось спасительным. Было наивным, недостойным разведчика. Прежде времени выталкивало его из игры, лишало возможности исследовать ситуацию.
Белосельцев сидел на диване, прикрывая ладонью теменное око. Оно билось под ладонью, как пойманная птица, и ему хотелось вырвать его и выкинуть в форточку, к московским воробьям и воронам.
К ночи раздался звонок.
– Ты не мог не видеть, как благородный Премьер клялся честью русского офицера. – Гречишников мягко похохатывал то ли над пылким Премьером, то ли над Белосельцевым, чьи страдания и муки ему были ведомы. – Вот так всегда, начальство клянется, а помогаем держать клятвы мы, малые мира сего. Нам с тобой предстоит выручать незадачливого Шептуна, возвращать его из чеченской темницы в банкетные залы, к хрустальным бокалам и прекрасным дамам, до которых он большой охотник.
Не видя лица Гречишникова, Белосельцев знал, что оно сейчас благодушно. На нем читалось, что
