хлопоты, которые им предстоят, пусть и обременительны, но неизбежны, вменены кодексом офицерской чести.
– К тебе будет просьба, Виктор Андреевич, посети завтра одно заведение. Вот тебе адресок, – он продиктовал улицу и номер дома в районе Садовых, – найдешь там очаровательного молодого чеченца по имени Вахид Заирбеков, который, кажется, окончил Оксфорд. Побеседуешь с ним на тему, которая нам всем интересна. А кто же еще, как не ты!.. Ты же у нас специалист по Востоку, непревзойденный знаток ваххабизма... После этого милости прошу ко мне в Фонд, на Красную площадь. Там все обсудим...
В телефонной трубке – капли гудков, словно падающие в его квартиру из огромного черного бака ночной Москвы. Лепнина потолка с пепельной пылью, скопившейся в гипсовых листьях аканфа. Лицо учителя Питера, убитого на границе с Намибией. Голубая косоворотка, косая толстовская борода, лиловые, навыкате, глаза.
Глава четырнадцатая
Его задача менялась. Разведоперация, куда его включили соратники, не раскрыв полноты замысла, отводя сомнительную, не вполне чистоплотную роль, стала для него объектом второй операции, куда он включил себя сам и которая ставила целью выявить замысел первой. Его страстная безоглядная вера в Проект Суахили, поражавший глубиной проработки, направленный против злейших врагов его Родины, страстная вера одинокого измученного человека, нашедшего братьев по оружию, начала постепенно мутнеть. На травяном дворе лесного кордона, где лежал застреленный лось и красные липкие руки рвали внутренности, подсекали поджилки, сдирали шкуру, его вдруг ужаснуло прозрение, что, возможно, они не те, за кого себя выдают. В красном тумане излетающей звериной души они вдруг потемнели, на них проступили непрозрачные пятна, померещилась зловещая сущность. Генерал Шептун, которого они выдали вероломно чеченцам, обрекли на смерть ради смещения Премьера, был знаком того, что Проект Суахили есть непрерывная цепь беспощадных, нарастающих в жестокости операций, напоминавших анфиладу. Проходя сквозь нее, ты попадешь совсем не туда, куда шел. Вместо беломраморного, с горящими люстрами зала, где празднуют Великую Победу, подымают бокал за русский народ, ты окажешься в мрачном подземном капище с магическим алтарем, на котором лежит окровавленная голова генерала.
Он мог ошибаться. Мог стать жертвой мнительности и неверия. Но сомнения, которые в нем зародились, требовали особого расследования. Побуждали стать двойным агентом. Он продолжал работать на Проект Суахили, был готов выполнять любые поручения Гречишникова, но при этом начинал собственный сбор информации. Он желал понять соратников, их истинную сущность и цель, угадать беспощадные средства, которыми эта цель достигалась.
Он отыскал особняк в соседстве с Садовой, как и многие другие подобные, выкрашенный в прозрачный сиреневый цвет, превращенный в маленькую, хорошо оснащенную крепость с электронной защитой, бронированными глазками, молчаливыми вооруженными стражами, которые встретили Белосельцева жаркими, почти ненавидящими взглядами черных недоверчивых глаз. Их кавказские лица странно и грозно смотрелись среди ампирной прихожей, где когда-то раздевались, сбрасывая салопы и шубы, добродушные московские баре, а теперь стояли на постах стройные смуглолицые горцы, словно из этого московского особнячка подземный ход уводил прямо в Аргунское ущелье.
Вахид Заирбеков, к кому был направлен Белосельцев, оказался молодым тонколицым чеченцем с черными сросшимися бровями, веселым и умным взглядом и прекрасными манерами, с которыми не рождаются, а талантливо усваивают их в процессе европейского обучения. Он наградил Белосельцева изящной визитной карточкой с голографическим знаком, переливающимся, как капля утренней росы. Из карточки следовало, что ее хозяин – директор какого-то фонда, кандидат юридических наук, почетный член международной ассоциации. Любезным жестом он усадил Белосельцева в удобное кресло, и служительница, узкая в талии, неслышно ступая, с потупленными огненно-черными очами, похожая на лермонтовскую Бэлу, внесла поднос с расписным фарфоровым чайником, маленькие пиалы, вазочки с изюмом, орешками, кристаллическим сахаром, напоминающим горный хрусталь. Пахнуло Востоком. Пахнуло Чечней. Пахнуло классической русской литературой и смертельной опасностью. И все это вместе вернуло Белосельцеву былую чуткость, осторожную вкрадчивость, мнимую легкость и подвижную, под стать хозяину, любезность, которая скрывала предельную прозорливость и бдительность профессионала, действующего в расположении врага.
– Рад познакомиться с вами, Виктор Андреевич, – с простодушной открытостью и щедрой расположенностью сильного и процветающего дельца произнес Вахид. – Заочно я знаю вас, читал ваши работы по проблемам Афганистана и Африки, наслышан о вашей деятельности на Кавказе. И вот теперь имею честь лично выразить вам мое уважение.
– Все это было давным-давно, – легкомысленным и усталым жестом Белосельцев отмахнулся от воспоминаний прошлого, предлагая видеть в себе одинокого, утомленного житейскими заботами человека. При этом подумал: чеченец готовился к встрече, наводил о нем справки. По открытому стилю общения, по свободным изящным манерам он вполне подходил для роли резидента чеченской разведки, свившего удобное гнездышко под сенью малоизвестного фонда.
– Впервые я прочитал ваши работы о русской политике в Афганистане и Средней Азии, проходя обучение в Оксфорде. Мой профессор высоко о них отзывался. – Вахид показал Белосельцеву диапазон своих интеллектуальных возможностей, предлагая вести разговор далеко за пределами повода, послужившего встрече.
– Я прочел несколько лекций в Оксфорде. – Белосельцев печально улыбнулся, словно с грустью вспоминал то время, когда был востребован и известен и еще не наступили для него времена одиночества и забвения. При этом цепко и точно подметил: чеченец, окончивший Оксфорд, вполне мог быть агентом английской разведки, самой умной и действенной в районах Кавказа.
– Вы давно не были в Дагестане? Я знаю, вы дружили с Исмаилом Ходжаевым. Теперь он очень важная, я бы сказал, ключевая фигура, от которой, быть может, зависит судьба региона. – Вахид двигался к нему напрямую, спрямляя углы разговора, объясняя Белосельцеву, что тот является прозрачным для умных наблюдателей, к числу которых чеченец причислял и себя. – У меня с ним тоже хорошие отношения.
– Давно его не видел, – равнодушно ответил Белосельцев, давая чеченцу понять, что тонкий сигнал, означавший начало вербовки, принят им, Белосельцевым, и чеченец может продолжить свой незатейливый танец.
– Русские странно ведут себя в Дагестане, словно не замечают, как закипает республика. – Вахид произнес эти слова задумчиво, размышляя вслух, с недоумением и печальной симпатией к неразумным русским. – Премьер-министр воспевает ваххабитов, при этом из республики выводятся войска, снимаются блокпосты на границе с Чечней, словно Басаева и Хаттаба приглашают к вторжению. Неужели Москва примирилась с потерей Дагестана? С потерей Каспия? С потерей Кавказа?
– Вы правы, у России нет кавказской политики, – вяло согласился Белосельцев, маскируя меланхолическим кивком свой острый интерес к чеченцу, который, казалось, читал его мысли, был посвящен в его разговоры с друзьями, мог быть элементом тайной игры Гречишникова, невидимой частью Проекта Суахили.
– Русские поразительно ослабели как нация. Утратили государственную волю. Мужчины не хотят воевать, женщины не хотят рожать. Политикой руководят евреи, находящиеся на содержании у Америки. Церковь равнодушна к судьбе народа. Лидеры патриотических партий напоминают комнатные растения. Больной Президент – игрушка в руках авантюристов. Премьер сделан из плюша, наподобие китайской игрушки. Мне больно за Россию и русских. – На узком смуглом лице чеченца, старавшегося изобразить сострадание, невольно промелькнула брезгливость. И он встревожился, не заметил ли этой брезгливой гримасы Белосельцев, и прикрыл лицо сухой ладонью, потирая переносицу гибким пальцем с серебряным мусульманским перстнем.
– России свойственно временами переживать упадок, – устало произнес Белосельцев, делая вид, что не желает втягиваться в дискуссию, но и не уходит от нее окончательно. Чеченец нуждался в дискуссии, чтобы в ее бурном течении, на перепаде суждений, отыскать у Белосельцева открытое, незащищенное место и войти с ним в незримый эмоциональный контакт – необходимое условие вербовки.
– Я – не сторонник войны. – Вахид прижал ладонь к сердцу, требуя абсолютного к себе доверия, изображая всем видом, что дискуссия уже началась и оба страстно ее ведут с предельной искренностью и
