отражение, расчесывает седые мягкие пряди, обрызгивает их французскими благовониями. Он медленно подымает перед зеркалом золоченый рукав, легким рокотом пробует голос, готовя его для возглашений. Репетируя выход, пухлой рукой крестит стекло. Или, минуя охрану, окажешься в кабинете военного министра, где стоит огромный глобус, бюст Петра, висит карта театров военных действий, и старый министр дрожащей рукой принимает таблетки, а заботливый порученец-полковник несет ему серебряный подстаканник со стаканом горячего чая, делая запрещающий жест толпящимся в приемной генералам с красными лампасами.
Белосельцеву казалось, что Фонд бесчисленными щупальцами, проникая под землей, оплетает банки и министерства, секретные КБ и исследовательские научные центры. Он капиллярными сосудами соединен с известными писателями, депутатами, удачливыми дельцами, послами великих держав. Сквозь тончайшие электроды, сквозь хрупкие, как паутина, волокна в каждого вбрызгивается неслышный сигнал управления. И возникают бури на финансовом рынке, взрывается скандалами парламент, затеваются громкие судебные процессы, находят в своем кабинете застрелившегося политика, подымается и летит на Кавказ воздушная армия, превращая цветущее ущелье Дагестана в дымную земную трещину.
Москва, со своими церквами, дворцами, проспектами, с высотными зданиями и кольцевыми дорогами, имеет подземное отражение. Она опрокинута вниз остриями и шпилями. Смотрит на себя окаменелым подземным взглядом в зеркало преисподней.
Белосельцеву казалось, что и к нему из Фонда запущен тончайший световод, позволяющий наблюдать за ним всякую секунду. Читать его мысли. Навевать фантазии и образы. Направлять его волю и чувства. Вот и теперь, когда он лежит на диване, смотрит на коллекцию бабочек, на черно-зеленых ураний, пойманных на берегу никарагуанской Рио-Коко, кто-то, улыбаясь, следит за его безумной фантазией. Посылает ему по капилляру крохотный пузырек информации. Капельку сладкого яда.
Зазвонил телефон. Не стоило сомневаться в том, что это звонил Гречишников и что в первых словах он упомянет о бабочках.
– Особенно хороши урании из Центральной Америки, когда на них падает неяркий свет московского утра, зажигает на черно-бархатных крыльях изумрудные лампасы. И тогда мы, утомленные ловцы ангелов, вспоминаем соленый океанский прилив, сочный душистый ветер, подхватывающий бабочек, несущий их, как маленькие фрегаты, в туманную голубизну. – Гречишников засмеялся, зная, какое впечатление произведут на Белосельцева его слова. И лишь натешась, погасил сладкий смешок. Сухо, озабоченно произнес: – Представляю, как ты устал... Как хочется растянуться и подремать на родном диване... Но есть неотложное дело... Приезжай немедленно в Фонд... Дело, не терпящее отлагательств. – С этими строгими, похожими на приказ словами Гречишников оборвал разговор.
Разумеется, он никуда не поедет. Не подчинится приказу малопонятного, несимпатичного человека, возомнившего себя начальником Белосельцева. Он останется лежать на диване, вслушиваясь в звенящие столкновения металлических блестящих частиц, похожих на пыльцу африканских бабочек. Забудет обо всем случившемся, уедет на дачу, где станет рассаживать разросшиеся душистые флоксы, подкапывать совком мозолистые клубни георгинов, чешуйчатые луковицы отцветших тюльпанов. Вечерами будет выходить на открытый бугор и смотреть, как начинают золотиться в вечернем солнце иконостасы осенних лесов и влажная малиновая заря медленно гаснет за острыми черными елями. Или отправится в Сергиев Посад, где чудесная, с золотой короной, голубыми куполами, святая лавра, и каменный древний собор, и в суровом бархатном сумраке серебряная рака Преподобного, к которой он прижмется лбом и шепчущими губами будет вымаливать прощение за совершенные грехи, ожидая ответного тепла благодати, отчего вдруг из глаз польются жаркие слезы. Или соберет нехитрые пожитки, сядет на вечерний псковский поезд, и наутро – солнечный разлив Великой, хмурый каменный кремль, стена с лопухами, где когда-то находился черный влажный раскоп археологов с остатками гнилых мостовых, горелых истлевших срубов, и девушка с зелеными глазами, его милая Аня, подымется навстречу, держа в руках голубой изразец.
Он знал, что не сядет на псковский поезд, не прижмется лбом к серебряной раке, не опустится у заросшей клумбы перед влажными купами флоксов. А встанет и отправится в Фонд. Ибо он, разведчик, выполнял боевое задание, самое сложное и опасное в его жизни. Он должен был разведать подземный город, запутанный лабиринт преисподней. Обнаружить потаенный центр, откуда невидимой властной волей осуществлялся Проект Суахили.
Гречишников встретил его прямо на улице, у брусчатки, у цоколя Василия Блаженного. Он выглядел озабоченным, тревожно смотрел по сторонам – на Лобное место, на Спасские ворота, на мерцающее пространство Красной площади, словно ждал кого-то. Белосельцев рассеянно всматривался в отдаленную нежно-розовую стену Кремля с остроконечными синими елями, сквозь которые различались надгробные памятники вождям и героям, вмурованные в стены погребальные плиты. Левее Мавзолея, на узкой четырехгранной колонне, угадывался бюст Сталина с красной капелькой живых цветов. И вдруг – безумная волнующая мысль. Сталин не зарыт в землю, не превратился в прах, а лишь помещен в подземный, сокрытый от глаз мавзолей. Он лежит под стеклом в саркофаге. В таинственный склеп ведет потайной ход из помещения Фонда, и при желании туда можно проникнуть.
В знакомом кабинете был накрыт стол на шесть персон. Нарядно мерцал фарфор, вспыхивал промытый хрусталь, в толстых стеклянных подсвечниках горели свечи. В дверях появлялся и исчезал служитель в белых перчатках, молчаливо вопрошая, не пора ли подавать кушанья.
– Я очень на тебя рассчитываю, Виктор Андреевич, хотя понимаю, силы твои на исходе. – Гречишников заглядывал в глаза Белосельцева заискивающе, почти умоляюще, словно угадывал его недавние борения, желание уйти и исчезнуть. – С твоей помощью мы блестяще завершили два этапа проекта. Провели две операции – «Прокурор» и «Премьер». Их реализация была безукоризненной. Создавались бреши в обороне противника, и прежде чем они успевали сомкнуться, мы проводили сквозь них Избранника. При этом противником не были вскрыты планы операций, не были засвечены исполнители. Твой опыт, отвага, твой оригинальный подход обеспечили победу. Раньше за это награждали Звездой Героя. Теперь, не сомневайся, ты будешь вознагражден по высшему разряду. Акциями, счетами в банках, участием в совете директоров крупных корпораций... – Гречишников торопился ублажить и обнадежить Белосельцева, не оставляя ему пути для отказа.
Белосельцев чутко слушал, стараясь предугадать ход разговора, уловки собеседника, фигуру умолчания, отвлекающий ворох слов, в котором укрыто едва заметное слово, спрятана быстролетная прозрачная мысль, из которой, как буря, вырвется следующий этап проекта, наполненный дымом и кровью, стенающими, растерзанными на части людьми.
...Он мысленно опускался в старомодном лифте, сохранившем эстетику послевоенных времен. Плафон, закрепленный в бронзовой раме с маленькими звездочками, скрещенными пушками и снопами колосьев. Тусклое зеркало, помещенное в золоченый багет. Стены, обитые натуральной, слегка потертой кожей. Убранство лифта напоминает правительственный пульмановский вагон, в котором Вождь, уединившись в мягком купе, смотрел на мелькающие русские дали, стремясь из Москвы на Кавказ, поднося к губам прокуренную сладкую трубку...
– Однако теперь, когда состоялся прорыв Избранника и он вплотную приблизился к Истукану, стал его любимцем, духовным сыном, когда мы приступили к созданию утонченной методики, которая позволит Избраннику стать Президентом, в этот момент стали сгущаться тучи. Враги опомнились, и теперь стремятся к реваншу. Они хотят сокрушить Избранника, сбросить его с пьедестала. – Лицо Гречишникова изображало высшую тревогу. Глаза, обращенные на Белосельцева, искали поддержки, требовали веры и понимания, взывали о помощи. – Создается заговор против Избранника. Объединяются посрамленные политики и генералы-неудачники. Группируются либералы, испуганные взлетом Избранника. Собирают на него компромат подкупленные спецслужбы. Иностранные послы шлют в свои столицы тревожные шифрограммы. Стараются настроить против Избранника президентскую дочь. Нашептывают, наговаривают самому Истукану. И главными заговорщиками оказались Зарецкий и Астрос. Они не достигли своих стратегических целей. Астросу не удалось сделать главой правительства Мэра. Зарецкий не смог удержать на этом посту безвольного, преданного ему с потрохами Премьера. Оба магната стали врагами Избранника...
...Он вышел из лифта, оказавшись в длинном туннеле, облицованном гранитом и мрамором. Он шагал под светильниками с мягким матовым светом, и каждый из них напоминал античный факел. На стенах были мозаики, изображавшие солдат и матросов, крестьян и рабочих, армады летящих в синеве самолетов, лавины идущих танков. Сверкал огромный, в бриллиантах, орден Победы. Сияла многоцветная фреска,
