изображавшая дружбу народов. В туннеле дул мягкий теплый ветер. Под ногами чуть слышно цокал гранит. Его тень возникала и пропадала от лампы к лампе...
– Генерал Суахили, создавая проект, учил: противодействие по мере продвижения к цели будет возрастать непомерно. Трудно достичь победы, но труднее стократ ее удержать. Враг станет объединять свои силы, будет наносить вероломные болезненные удары. И его следует сокрушить беспощадно. Если враг не сдается, его уничтожают. – Лицо Гречишникова стало жестоким. Как под резцом скульптора, в нем обозначились будто каменные уступы и вмятины. Он стал похож на плакат, где изображались чекисты с карающим мечом революции. – Так говорил Суахили. Так поступал Дзержинский. Так завещал нам товарищ Сталин...
...Он прошел туннель, пересекая под землей Красную площадь, по которой бродили зеваки и фиолетовый негр из Ганы в белых носках с наслаждением лизал мороженое. Туннель завершался створками закрытых дверей из темных дубовых досок, обитых медью, с бронзовыми узорными ручками. Над дверями был высечен барельеф с траурно склоненными знаменами, лавровыми венками, с приготовленным для салюта оружием. Он стоял перед закрытыми дверями, чувствуя, что по ту их сторону скопились таинственные молчаливые силы, неслышно давящие на двери. Ветер, веющий в туннеле, был следствием этих плотных неведомых сил...
– Мы должны устранить обоих магнатов, которые стали главным препятствием для Проекта Суахили. Должны это сделать немедленно, до начала их разрушительной деятельности. Нанесем превентивный удар! – Глаза Гречишникова блеснули в окаменелом лице, словно в них открылся розовый самоцвет. Лицо странно озарилось, будто его осветили снизу, и он стал похож на католического монаха в подземелье, держащего у подбородка свечу. Белосельцев с изумлением смотрел на этот лик иезуита с горбатым носом и выгнутым подбородком, на искрящиеся слюдяным блеском глаза. – Мы должны помирить Астроса и Зарецкого, соединить их вместе и одновременно обоих прихлопнуть. От них устало общество. Их устранение будет с восторгом воспринято народом. Избранник, которому мы припишем славу их устранения, будет обожествлен народом как избавитель. Мы заманим их в ловушку, и они в нее попадут. Мы помирим враждующих магнатов. Мы с тобой миротворцы, а значит, будем наречены сынами Божиими. Ловушка готова. Стол накрыт, пылают свечи. Через несколько минут они будут здесь...
...Белосельцев толкнул тяжелые дубовые двери. В смуглом сумраке, на постаменте, накрытый хрустальным колпаком, освещенный красноватым светом, лежал Сталин. Золотые пуговицы мерцали на его военном мундире. Желтоватая кисть руки, выступая из широкого рукава, покоилась на груди. Седые усы были подстрижены и расчесаны. Пепельные волосы аккуратно уложены. В глазных впадинах, где были крепко сомкнуты веки, скопились коричневые тени. Он казался живым, спящим. В склепе было прохладно, работали неслышные вентиляторы, шла циркуляция воздуха. Приборы поддерживали температуру, давление, влажность. Казалось, лежащий под стеклянным колпаком вождь был усыплен, подключен к искусственному дыханию, к искусственному кровообращению. Он лежал в живом забытьи долгие годы, не слыша катившейся и бушевавшей над ним истории.
– Ты согласен помочь?.. Там, на набережной, на месте расстрела, ты говорил о служении, о русской Победе!.. Ты, я – мы служим русской Победе!.. Жертвуем, переходим из огня да в полымя, теряем последние силы, но нас вдохновляет, ведет вифлеемская звезда великой русской Победы!.. Ты согласен помочь?.. – Лицо Гречишникова было утонченным, вдохновенным. Он напоминал чтеца-декламатора, читающего пушкинскую оду «Вольность». Он требовал от Белосельцева немедленной жертвы.
...Сталин в стеклянной гробнице был живой. Он дремал под легкий шум вентиляторов, в дуновениях прохладного воздуха, слегка освещенный рубиновым ночником. Голова его морщила подушку. Эполеты золотились на праздничном кителе. Наступит момент, когда вспыхнет яркий электрический свет, люди в белых халатах поднимут стеклянный колпак, сделают в желтоватую руку легкий укол. Сталин вздохнет, откроет глаза, начнет подниматься. И на Красную площадь, на гранитный брусок Мавзолея, приветствуя толпы новых народившихся поколений, шеренги белоснежных спортсменов, колонны рокочущих танков, выйдет вождь, улыбаясь, помахивая рукой. И синее небо наполнится серебром голубиных стай...
Белосельцев очнулся. Накрытый стол. Свечи в стеклянных подсвечниках. Человек с оранжевыми глазами витютня настойчиво, зло вопрошает:
– Согласен?.. Готов помочь?..
– Согласен, – сказал Белосельцев, – ведь недавно я уже был миротворцем.
Гречишников подошел к окну, стал рассматривать площадь, стараясь заглянуть за раму. Он вытягивал шею, наклонял голову, обретая еще большее сходство с птицей, которая уселась на сук, тревожно оглядывает окрестность, прежде чем распушить хвост, хлопнуть крыльями и кинуться в пустоту неба.
– Едут! – торжествующе воскликнул Гречишников, приглашая к окну Белосельцева.
С противоположных направлений, с Васильевского спуска и со стороны ГУМа, к Фонду подкатили машины, по две с обеих сторон. Два тяжеловесных «Мерседеса» с фиолетовыми брызгающими мигалками, и огромные, с черными окнами, джипы сопровождения, напоминавшие лакированные фургоны. Из фургонов выскочила охрана, здоровяки с бритыми головами, с растопыренными ногами, набрякшие, яростные. Рассредоточились, оставляя секторы обзора, защищая головные машины. Они взирали друг на друга так, словно сейчас повыхватывают из-под пиджаков тяжелые длинноствольные пистолеты и тут же, у Лобного места, откроют стрельбу, заваливая на брусчатку простреленные тела. Из обоих «Мерседесов» почти одновременно возникли Буравков и Копейко. Каждый с благоговейным поклоном отворил задние дверцы машин, и из них вышли Астрос и Зарецкий. Издалека радостно распростерли объятия, двинулись навстречу, подойдя, обнялись, похлопывая друг друга по спинам. Белосельцеву из окна было видно розово-белое сияющее лицо Астроса и костлявый, неопрятно остриженный затылок Зарецкого. Оба вошли в дом, оставив снаружи часть охраны, которая, подобно двум собачьим стаям, недоверчиво, не сближаясь, осматривала друг друга, демонстрируя превосходство и недоброжелательство.
Через минуту гости были в кабинете. Шаркали подошвами по паркету, потирали руки, оживленно здоровались с Гречишниковым и Белосельцевым.
– Так-так, – приговаривал Астрос, растворяя розовые влажные губы, направляя на горящие свечи и хрустальные бокалы свои выпуклые сияющие глаза. – Значит, встреча на нейтральной территории!.. Швейцария, кантон Женева!.. Две враждующие армии объявляют перемирие и садятся за стол переговоров!..
– Блаженны миротворцы, – похихикивал Зарецкий, ласково приобнимая Гречишникова, – ибо они будут наречены специальными представителями по урегулированию олигархических споров.
– Только в интересах общего дела, – смутился от похвал Гречишников, – в интересах общей устойчивости и процветания!..
Копейко и Буравков стояли поодаль, после того как сухо, отчужденно пожали друг другу руки, демонстрируя неисчезающую враждебность и предубежденность. Как и следовало руководителям служб безопасности двух враждующих олигархов, чье соперничество приобрело характер беспощадной войны. Не только экономической, когда сшибались, как танки на Курской дуге, их компании и корпорации. Не только информационной, когда принадлежащие обоим телеканалы взрывали над головой противника огненные бомбы компромата. Это соперничество превращалось в физическое истребление, когда падали, как утки, под пулями директора компаний и финансовых групп, покрывались малиновыми пятнами коврики растерзанных на куски «Вольво» и «Ауди». Сами же олигархи, не раз обстрелянные, укрывались за бронированными стеклами, электронными замками, прятались в толпе охраны, выставляя на сиденьях машин двойников и манекенов...
Копейко и Буравков достали из карманов электронные приборчики, поводили ими по потолку и по стенам, убеждаясь, что комната экранирована от подслушивания, что в ней отсутствуют укрытые микрофоны.
– Прошу к столу, господа! – жестом добродушного московского барина пригласил Гречишников. На его едва заметный кивок быстро и грациозно вошли служители. Они внесли французские и итальянские вина, серебряные супницы и салатницы. Замелькали салфетки, малиновые сюртуки, упало в хрустальные рюмки черно-красное вино.
Расселись так, как рассаживаются за столом переговоров. Астрос и Зарецкий сели визави, наставив один в другого чуткие выведывающие носы. Рядом с каждым поместились Буравков и Копейко, как
