гусеничными машинами.
– У нее на правом бедре родимое пятно, напоминающее дубовый листок?
– Да ладно притворяться ясновидящим. Твои с ней похождения хорошо известны. У меня есть фотография виллы, которую ты ей построил в Ницце, – огрызнулся Зарецкий.
– Я вовремя опомнился. Быть ее любовником – слишком большая плата за акции коммуникационных корпораций. Теперь, надеюсь, и к тебе пришло отрезвление.
– Сука продажная, – зло повторил Зарецкий.
Белосельцев понимал, что ловушка захлопнулась.
Два магната, как разноцветные, с изумрудными и золотыми зобами фазаны, вошли под незримую сеть. Доверчиво склевали сладкую ягоду, и теперь их окружают тонкие, едва заметные прутья клетки, которую можно нести на продажу. И скоро нарядные хвостатые птицы будут оглашать печальным криком зимний сад Избранника. Или в виде чучел украсят его охотничий клуб. Вся хула, которую они возводили на Дочь, все угрозы уничтожить Избранника были тщательно записаны Гречишниковым и в нужный момент послужат истреблению магнатов.
Зарецкий, нервный и злой, напоминая собаку, к хвосту которой привязали колокольчик, крутился на стуле.
– Надо избавиться от Истукана. Старый идиот спятил. Его прокисшими мозгами управляют наши враги. Неизвестно, что взбредет на ум параноику. Мы должны объединиться вокруг Мэра и сделать его Президентом. Передай Мэру, Астрос, я предлагаю ему мою дружбу и всю полноту поддержки. А этого трухлявого Истукана мы опрокинем. Народ, как Перуна, кинет его в реку. Пусть посмертно, но его будут судить. За расстрел парламента, за развал СССР, за чеченскую войну, за разорение великой державы. Уж мы позаботимся, чтобы суд был открытым и честным!
Они еще немного посидели и поднялись, условившись действовать сообща – в ближайшие дни навестить Граммофончика. Гречишников пошел проводить магнатов.
Подойдя к окну, Белосельцев видел, как Астрос и Зарецкий вышли из подъезда. Обнялись на прощанье. Разошлись каждый к своей машине. Буравков и Копейко усадили их в салоны. Охрана, озираясь, ожидая внезапного нападения, попятилась, погрузилась в черные лакированные фургоны. Разбрасывая фиолетовые брызги, машины устремились в разные стороны – к Васильевскому спуску и к ГУМу, оставив легкую гарь над металлической пустотой брусчатки.
Глава двадцать первая
Гречишников вернулся строгий, деятельный, дорожащий каждой минутой. Нажатием кнопки вызвал молодого человека, ведающего электронным прослушиванием.
– Подготовьте мне аудиокассету в оговоренном формате. Фрагменты, касающиеся устранения первых лиц государства. Части, где речь идет о родственниках Президента. Приложите к ней дагестанскую кассету, где записаны переговоры с Басаевым, план по раскручиванию конфликта. Материалы нужны через десять минут.
Молодой человек, молча кивнув, исчез, а Гречишников снял телефонную трубку с одного из аппаратов, лишенных номеронабирателя, и, сменив металлические начальствующие интонации на бархатные, дружеские, произнес:
– Это снова я... Ну как, шеф свободен?.. Срочная встреча... Ну и хорошо, что плавает, вода уменьшает вес тела, придает легкость проблемам... Передай, что я буду через двадцать минут. – Он положил трубку, задумался, забыв о Белосельцеве, беззвучно шевеля губами, словно репетировал предстоящую речь. Поднял на Белосельцева умные, спокойные глаза, в которых не было ни азарта, ни страсти, а лишь уверенность в незыблемости и безукоризненности предпринимаемых действий. – Едем к Избраннику. Мы должны получить санкцию на устранение олигархов.
Белосельцев вдруг взволновался, растерялся – до сердечных перебоев, до жаркого, пробежавшего по телу озноба. Он сейчас увидит Избранника, ради кого все это время совершал неправедные деяния, лукавил, вводил в заблуждение, губил репутации, рисковал своей и чужой жизнью. Прокурор, голый, в срамной позе, стенающий от похоти. Отрезанная, со слипшимися усами, голова Шептуна. Алюминиевый кейс, набитый фальшивыми долларами. Огонь артиллерии, сметающей дагестанские села. Кусты и деревья в саду, увешанные разорванными телами. Сгоревший танкист, торчащий из люка, с обугленной костью руки. Премьер, потный, несчастный, изгоняемый из золоченой ложи. И все для того, чтобы Избранник, скромный, миловидный и тихий, взошел на вершину власти.
Сейчас он его увидит и должен непременно спросить: с его ли ведома осуществляется Проект Суахили? Знает ли он о страшной цене своего восхождения? Сам ли он, своей волей и страстью, осуществляет проект, одержимый властным инстинктом, прорубает в Кремль коридор? Или он – сухая пылинка, пушистое легкое семечко, безвольно летящее в потоках огромного ветра? Любит ли он свой народ, свою попранную несчастную Родину, ради которых приносит жертвы, пренебрегает житейской моралью, стремясь во власть с одной-единственной целью – спасти государство?
Белосельцев волновался, был не готов к этой встрече. И страстно ее желал.
– Ты каждый раз приглашаешь меня с собой, – спросил он Гречишникова, – в этом есть необходимость?
– Я делаю это в твоих и в наших общих интересах, – важно заметил Гречишников. – Твое лицо должны знать. Ты должен быть принят в политической элите. Недалек час, когда нам потребуется много подготовленных, надежных людей. Ты один из них. Придя к власти, мы обновим кадровый состав государственных институтов, сформируем несколько новых управляющих органов. Ты можешь возглавить один из них. Например, Совет безопасности, разрабатывающий стратегию развития. Или Госсовет, объединяющий элиты и партии. Ты очень много сделал и сделаешь еще больше. Мы тебе верим и очень тебе благодарны.
Они проехали через переполненный машинами центр, сквозь столпотворение раскаленного города, вдыхая гарь и зловоние, в котором пробирались отравленные, очумелые люди, продирались, царапая друг друга боками, автомобили, и очутились в закрытом спортивном комплексе, напоминающем искусственное поселение, накрытое стеклянными колпаками и сферами, прохладное, свежее и цветущее, – среди ядовитой, непригодной для жизни планеты.
Они двигались сквозь посты охраны, прозрачные, бесшумно открывавшиеся двери, мимо пустых изумрудно-розовых кортов, белоснежных спортивных залов, безлюдных, подстриженных, как газоны, футбольных полей. Людей видно не было, и их отсутствие лишь усиливало стерильную красоту, олимпийскую разумность и соразмерность расчерченного пространства, в котором усилиями мышц, жарким биением сердца совершенный человек испытывал себя на скорость, крепость мышц, упругость прыжков, меткость и силу бросков. Глаза, скользя по смуглым беговым дорожкам, травяным покрытиям, сверкающим залам, уставленным спортивными тренажерами, напрасно искали античного дискобола, группу борцов, вихрь бегунов.
Они достигли бассейна, напоминавшего перламутровую раковину, с нежной прозрачной водой, вереницами поплавков, проблеском туманного высокого солнца. В бассейне одиноко двигался пловец, плавным кролем волнуя лазурную воду, подымая стеклянный бурун. Он достиг кафельной стенки, сделал рыбий булькающий кувырок, показав спину, и поплыл брассом, упругими толчками продвигаясь в голубой воде, в которую погружались снопы золотистых лучей. Удалился, достигая дальней перламутровой стенки, снова совершил кувырок и шумно, пенно, подымая ворохи брызг, поплыл баттерфляем, похожий на сверкающую прозрачную бабочку, несущуюся над водой. И снова поплыл кролем – мягко, сильно, временами обнажая глазированную спину, скользя в растревоженной драгоценной воде.
– Он прекрасный пловец, – любуясь Избранником, произнес Гречишников, и в том, как он любовался и как это произнес, было нечто от хозяина дельфинария, наблюдающего за своим любимым дельфином.
Избранник остановился у кафельной стенки. Поднял на пришедших мокрое синеглазое лицо. Улыбнулся. Мелко переступая в воде, приблизился к хромированным поручням. Ухватившись за зеркальный металл, наступая узкой стопой на поперечины, вышел из бассейна, невысокий, гибкий, точеный, с пропорциональными мышцами рук и ног. Подошел, оставляя на темных плитках мокрые отпечатки. Он стоял, гладкий, блестящий, чуть улыбаясь, и у него под ногами натекала лужица от падающих капель.
– Опасность, о которой мы в прошлый раз упоминали, обозначилась в полной мере. – Гречишников начал говорить без приветствия, без рукопожатия, ценя драгоценное время, продолжая недавний,
