ему руку, и она была теплой, мягкой, источала благовония.
– Вы должны меня извинить. Мне предстоят несколько телефонных звонков. Я их завершу и буду в вашем распоряжении... Пойдемте наверх, в библиотеку... Вы не будете мне мешать.
Дочь повернулась, раскрутив, как танцовщица, розовый сарафан, стала подыматься, переставляя по ступенькам легкие босоножки. Белосельцев видел ее крепкие, с налитыми икрами ноги, розовые, ухоженные пятки, отлипавшие от босоножек.
Она провела их через просторную картинную галерею, увешанную произведениями московского авангарда. Плотно, от пола до потолка, висели фантастические букеты, эротические композиции, магические знаки, зодиакальные звери, радужные абстракции, затейливые поп-арты. Белосельцев, от случая к случаю посещавший модные вернисажи, узнавал руку именитых художников, чьи творения украшали музеи, наполняли каталоги «Сотби».
В спальню дверь была приоткрыта, и в глаза бросилась обширная голубая кровать, пышная, с розовыми подушками, шелковым розовым покрывалом. Обилие зеркал повторяло убранство спальни, отражало подушки и покрывало в потолке. Тяжелые гардины, державшиеся на шелковых шнурах, были готовы упасть и погрузить комнату в таинственный сумрак.
Хозяйка ввела их в библиотеку с застекленными шкафами, где было много старинных, с тиснеными корешками книг, красивых альбомов Босха, Пикассо, Марка Шагала. На шкафах стояли амфоры и бюсты греческих философов. А на стене, над удобным диваном, висел портрет хозяйки, тот самый, что был подарен в Кремле Художником, где Дочь, похожая на императрицу, была изображена в бархатном синем платье и с высокой прической, на которой почти виделась маленькая алмазная корона.
– Прошу садиться, – указала Дочь на диван под портретом. – Что-нибудь выпить? Водка, виски, вино?
– За ваше здоровье – только терпкое красное вино, – церемонно ответил Гречишников, и было видно, что хозяйке понравился его куртуазный ответ.
Служитель принес бокалы, бутылку французского вина, вазу с фруктами. Сама же хозяйка устроилась в кресле, положив ногу на ногу, не стараясь их слишком прикрыть. Повесила на кончиках пальцев белую легкую босоножку. Приложила к уху маленькую удобную трубку. Стала принимать телефонные звонки, которые посылал ей невидимый, скрытый в доме оператор.
Белосельцев мог хорошо рассмотреть властительницу измученной и поверженной страны, главу разветвленного, окружавшего Президента клана, дружного в своей ненасытной алчности, неутомимого в интригах и комбинациях, продлевающих правление обессиленного Президента, клана, спаянного глубинным страхом перед угрозой возмездия, беспощадного и жестокого к народу, от которого исходила потаенная глухая ненависть висящего на дыбе мученика, ненавидящего сквозь слезы и кровь своего палача.
Дочь была на последнем излете молодости, когда свежесть кожи, стройность стана, мелодичность голоса приходилось поддерживать тщательным уходом, упражнениями, покроем туалетов, девической манерой говорить и держаться. Но во всем ее облике уже проступала неодолимая тяжеловесность, одутловатость лица, голубизна набухших сосудов, желтизна увядающей кожи, грузность бедер, не скрываемая девичьим сарафаном. Движения рук были сильны и властны, словно она с их помощью не только расставляла столовые сервизы или брала телефонные трубки, но и двигала полки, направляла эшелоны, меняла кабинеты министров. Подбородок, мясистый и выпуклый, говорил о надменности, унаследованных чертах отцовского неукротимого честолюбия и яростного, напролом, движения к цели... Прищуренные зоркие глаза были проницательны, настороже, скрывали за веселой кокетливой игривостью потаенную недоверчивость, чуткое слежение, глубинную неприязнь, готовую полыхнуть гневом и бешенством. Губы были плотоядны, чуть вывернуты, готовы вкушать, целовать, изрекать любезности, продуманные умные сентенции, которые в минуту гнева могли смениться яростным площадным выражением, оскорбительной насмешкой. Ноздри, розовые от солнца, были чувственны, вдыхали воздух так, словно искали в нем источник наслаждения – душистый букет, или вкусное блюдо, или запах духов, или отдаленное веяние мужского табака. Но в этом чутком втягивании запахов было что-то звериное, лесное, связанное с поднятыми остроконечными ушами, вздыбленным блестящим загривком, хрустом валежника, испуганным взлетом птицы. Среди уюта, дорогих безделушек, драгоценностей, верной охраны, казалось, она со страхом ожидала струйки ветра, доносящего дух разъяренной потной толпы, однажды уже бежавшей по Садовому кольцу через Крымский мост с дубьем и дрекольем, сметая на своем пути стальные щиты и каски.
Белосельцев мысленно писал ее портрет – не тот, витринный, царственный, в синем бархате, который должен был обмануть и польстить, а тот, что был важен разведчику, обнаруживал уязвимые места в психологии, сквозь которые можно было прорваться и овладеть личностью. Гречишников, давно нарисовавший такой портрет, теперь лишь осторожно сличал его с подлинником.
Дочь сжимала трубку в сильном волевом кулаке и раздраженно, зло выговаривала невидимому собеседнику, который, по-видимому, был руководителем одного из телеканалов:
– Вы снова, в нарушение моих указаний, показали Президента так, как могут показывать его лютые враги... А я вам говорю, что такие показы лишь усиливают слухи о недееспособности Президента, о его неизлечимой болезни... Я хочу знать, из какой кассы вы получаете деньги за работу? Может быть, вам приносят тайный конверт от Зюганова?.. Вы слушайте, что я вам говорю... Если вы не обладаете достаточным профессионализмом, мы легко подыщем другого руководителя, кто был бы не чужд профессиональной этики и чувства личной признательности. В последний раз прощаю вам этот промах, граничащий с должностным преступлением... – Она прекратила разговор, оставив по ту сторону телефонного провода раздавленного, оскорбленного директора, который тут же кинулся за протекцией – искать косвенные пути к ее разгневанному сердцу.
Следующий разговор велся ею в доверительных настойчивых интонациях, в которых сквозила едва скрываемая ирония, какая звучит в голосе доброжелательного человека, разговаривающего с ребенком или с почтенным, близким к слабоумию стариком. В обоих случаях присутствует желание их не огорчить, не обидеть, но непременно настоять на своем.
– Мне кажется, на должность командующего Уральским военным округом нам с вами не найти лучшей кандидатуры... Это тыловой округ, пусть боевой генерал отдохнет после ратных трудов на Кавказе... К тому же он опытный хозяйственник и домостроитель... Надо учитывать, что это округ, который особенно дорог Президенту, и фигура командующего, разумеется, с ним оговаривалась... Когда генерал вчера приезжал к нам на дачу, он прекрасно о вас отзывался... В вашем споре с начальником Генерального штаба он, безусловно, на вашей стороне... Давайте утвердим его кандидатуру, а я, в свою очередь, обещаю поговорить с вице-премьером об увеличении вертолетного военного заказа.... Вот и спасибо... Низко вам кланяюсь...
Она торжествующе улыбалась, поигрывая умолкнувшей трубкой. А в обширном кабинете на Арбатской площади грузный, с розовой лысиной министр обороны обескураженно сел в мягкое кресло. Потребовал у порученца стакан воды, чтобы запить таблетки от гипертонии.
Третий разговор велся ею в игривой манере, белая босоножка трепетала на кончиках пальцев, свободная, с розовыми ноготками рука несколько раз касалась волос, а глаза искали зеркало.
– Нет ничего, что бы я для тебя не сделала, мой дорогой, но здесь пойди мне навстречу, хоть единственный раз.... Я не настаиваю, я нежно прошу... Ничем мне эта персона не дорога, а просто симпатична... Я увлеклась его текстами, способствовала изданию его книги, лично подбирала художника и одобряла иллюстрации... Уверяю тебя, он вполне заслужил не только большой гонорар, но и престижную премию... К тому же он единственный русский в этой компании... Мы же должны признать, что русская литература делается хотя бы отчасти русскими... Ты прав, я действую не столько логикой, сколько обаянием... Согласна, как-нибудь поужинаем, если у тебя нет более привлекательного общества, чем мое... Целую, родной... – Босоножка упала, и она не спешила ее надевать. Улыбалась, разглядывала перламутровый лак на ногтях.
Тон следующего разговора был холодно-сдержанный, с соблюдением дистанции, как если бы ее собеседником был начальник протокола, не слишком любимый, но абсолютно необходимый, с кем нужно было считаться, постоянно демонстрируя свой контроль над его действиями.
– Не торопитесь отвечать на приглашение Мэра... Пусть понервничает... Я не верю в искренность его заявлений... Однажды изменивший прячет эту измену глубоко в своем вероломном сердце... Дайте ему понять, что мое присутствие возможно лишь в случае, если все торжество пройдет под знаком уважения к
