– Разве это допрос? Так, беседа. Дружеская.
– Дружеская?! Не хотелось бы мне оказаться в числе ваших друзей, господин дознаватель! – Он жестом велел снять с мужчины наручники. – Неизвестный! Как вас?..
– Соколов. Георгий, – ответил тот, массируя онемевшие пальцы.
– Соколов Георгий, вы находитесь под неоспоримой правовой защитой Этического Совета Тотальной Демократической Республики, – объявил Иващенко. – Любые ваши жалобы, касающиеся данного инцидента, будут рассмотрены во внеочередном порядке. Меры будут приняты незамедлительно.
– Вы же сами все знаете.
– Я должен услышать от вас, гражданин… Соколов, да? Не бойтесь, вы в полной безопасности.
– Я и не боюсь… Электрошок, задержание, обыск, наручники, допрос.
– Не так скоро. – Иващенко достал свой диктофон и демонстративно включил запись. – Еще раз, и подробнее.
Профессор поймал взгляд дознавателя и извиняясь развел руками. Тот равнодушно повел подбородком – ничего, выкрутимся.
– Говорите, я жду, – напомнил Иващенко.
– А?.. – Соколов потер затылок возле левого уха. – Что говорить?
– То, что перечислили. Задержание, допрос и так далее.
– А-а!.. – Он снова почесал за ухом и вполголоса чертыхнулся. – У меня претензий нет.
– А электрошок?!
– Я пошутил.
Все, кто был в комнате, удивленно повернулись к креслу. Соколов сидел, по-детски хлопая ресницами. Он, кажется, понимал, что ведет себя нелепо, но давать показания против Белкина не собирался. Он почему-то передумал. Почесал голову – и передумал.
– Когда мы пришли, на вас были наручники, – сказал Иващенко. – Это противозаконно, и вы…
– Претензий не имею.
– Вас допрашивали без санкции…
– Претензий не имею.
Иващенко тяжко вздохнул.
– Вы желаете что-нибудь сообщить?
– Попросить, – уточнил Соколов. – Проводите меня до остановки.
– Вас здесь удерживают силой?
– Нет, просто эти люди мне неприятны. Но претензий к ним…
– Да, я уже слышал. Что ж, ступайте. А вы, Белкин, учтите: без последствий все равно не обойдется. Полицейского произвола я не допущу. Не для того меня в Этический Совет выдвигали.
– Я принял к сведению, господин член Совета, – сухо отозвался Иван Петрович.
– Учтите, Белкин! – дурашливо повторил Соколов. И при этом посмотрел ему в лицо.
Иван Петрович широко улыбнулся.
Палач тоже улыбнулся, но одними глазами. Его улыбка получилась злее.
– Скотина… – прошипел Белкин, когда они с профессором остались вдвоем. – Никита Николаевич, неужели в этом замешан Совет?
– Сомневаюсь. В противном случае…
Профессор болезненно сощурился и, взявшись за поясницу, присел на кровать.
– Что «в противном случае»? – нетерпеливо спросил Белкин.
– Вероятно, маразматиков из Совета используют как слепой щит. Иначе все было бы необратимо. И мы бы не сопротивлялись…
– Говори, Никита Николаевич. Раз уж начал.
– Вчера Андрея Белкина подвергли полному контролю. Я знал об этом заранее и успел кое-что…
Под пиджаком у Ивана Петровича отчетливо пискнуло.
– Секундочку…
Он достал микротерминал и, бледнея, выслушал чей-то монолог.
– Есть… – бросил он. – Начальство требует. Срочно.
Профессор грустно покивал.
– Но я скоро вернусь. Надо же мне узнать, что с этим Белкиным, с однофамильцем моим. Кстати, неглупый парень.
– Неглупый, неглупый… А может, и не надо тебе ничего узнавать… Спасибо, Иван Петрович.
– Не стоит. Мне за это платят.
Никита Николаевич проводил его до коридора и протянул руку.
– Я вернусь, – пообещал Белкин. – Или пришлю кого-нибудь. А ты пока поберегись.
– Поберегусь… – с усмешкой сказал профессор. – Если что – в шкафу спрячусь.
– Да хоть бы и там, – хохотнул Иван Петрович.
– Нет, двум скелетам в шкафу не место, – туманно ответил он.
Белкин пожал плечами и направился к лифту.
– Как приеду в участок, сразу с тобой свяжусь! – крикнул он, но профессор уже закрыл дверь.
Глава 9
Суббота, утро
– У тебя есть печенье? – спросил Андрей. – А, ладно, уже бежать надо.
– Бежать?.. Куда?
Гертруда вышла из спальни в чем-то прозрачном. Андрей покосился на ее торчащую грудь и решил, что лучше бы она не одевалась совсем.
Это называлось «пеньюар», Андрей уже знал. За ночь он узнал столько всякого, что, казалось, в голове должен был вырасти второй мозг. Например, «спальня»… Комнаты, как и одежда, отличались и служили каждая для своего. Раньше Андрей это видел в фильмах, теперь он очутился в фильме сам.
Много, слишком много нового за одну серию. В том числе – того, чего в приличных фильмах не показывают. Такое можно посмотреть лишь по платному каналу. И, конечно, не в Бибиреве-6.
– Куда ты собрался? – обиженно повторила Гертруда.
– Я ненадолго. Вечером приеду обратно. Если ты хочешь.
– Но это даже неприлично!
Андрей промолчал. За прошедшую ночь он многое сделал единственно из опасения, что отказываться неприлично. В итоге это слово все равно его настигло. Он-то считал, что неприлично – это когда трусы из- под юбки выглядывают. И когда их снимают перед первым встречным – это тоже неприлично…
Нет, Андрей не думал о Гертруде плохо. Он ей был благодарен, и все такое… Скорее, он вообще о ней не думал. Он думал о Барсике и о том, как будет добираться до конвертера. Смена начиналась через два часа, и он не был уверен, что успеет.
– Не знаю, как у вас в Гамбурге, а у нас в Москве мужчины по утрам не сматываются, – сказала Гертруда. – Я тебе что, девка одноразовая?
– Ну зачем ты?.. Я же вернусь. Честно!
Она прошелестела мимо и, открыв в стене одну из многочисленных дверок, достала узкую черную бутылку.
– Не пей, вина, Гертруда… – покачал головой Андрей.
– Чего?.. Не твое дело!
– Ничего. Это из «Гамлета».
– Ох, боже мой! А я не читала, понятно?
Гертруда откупорила бутылку и наполнила бокал тяжелой темно-вишневой жидкостью.
– Все-таки уходишь? – спросила она, насупившись.
– До вечера. Мне вернуться?
– Ты же орал «честно»!
– Так мы не поссорились?
– Поссорились, конечно. Ты хам и бабник. «Вечером» – это во сколько?
– Вечером – это вечером.
