– Уволен… – обронил Чумаков.
Андрей внимательно посмотрел на бригадира, словно запоминая его навсегда.
Громыхающая платформа с раздвижной решеткой сегодня ползла особенно долго – Андрей успел воскресить в памяти и свой приход на конвертер, и пакеты, без которых в начале не обходится ни один оператор, и первую пачку печенья, съеденную возле бака, и свои беседы с Барсиком. Сможет ли он так же откровенно поговорить с кем-нибудь еще? Андрей сомневался.
Поднявшись, он миновал проходную с символическим турникетом и вышел к свалке.
Комбайны по-прежнему рубили мусор и выгружали на транспортер. Водители тряслись в своих кабинах и иногда, съезжаясь ближе, перебрасывались короткими фразами. Внизу, под бетонным основанием, трудились, переваривая отходы, искусственные существа. На конвертере ничего не изменилось. Только Барсика убили.
Андрей зябко задрал воротник и, сунув руки в карманы, пошел на станцию.
В ожидании линейки он присел на парапет, и в ту же секунду сбоку раздался протяжный автомобильный сигнал. Андрей покрутил головой – кроме него на станции никого не было, лишь у конвертера топали несколько освободившихся операторов. Он обогнул заклеенный плакатами павильон и присвистнул. На узкой трехполосной дороге за полотном линейки стояла черная машина с алым сердцем на капоте. В марках Андрей не разбирался, но, судя по форме, это было что-то дамское.
Левая дверца откинулась, и из нее появилась: нога без всяких признаков юбки, затем все же юбка, под которой мелькнуло что-то белоснежное, и наконец остальное – тонкая ручка, талия, грудь, лицо.
Гертруда.
Андрей, задохнувшись от испуга, дернулся было за стену, но не успел.
– Попался? – радостно крикнула девушка. – Иди сюда, что тебе на линейке делать? Я довезу.
Первым желанием Андрея было отказаться, однако он понял, что ничего уже не изменишь. Он мог бы сочинить какую-нибудь историю – например, что ходил на конвертер из любопытства, но это уронило бы его достоинство еще ниже. К чему валять дурака? Надо подойти и признаться: «да, я чер». Авось небо на землю не упадет… Признаться, и проехаться в шикарном автомобиле, если уж предлагают. Хоть раз в жизни.
Он перебрался через железнодорожные пути и пошел к машине – сначала робко, но с каждым шагом все смелее и смелее. Когда нечего терять, нечего и бояться.
– Как ты меня нашла? – спросил Андрей. – Вадик растрепал?
– С Вадиком я не общалась. Он у Ленки лежит.
– Пьяный?
– Голый, – сказала Гертруда. – Садись.
Операторы с конвертера уже зашли на перрон и ошеломленно замерли – девушка, автомобиль и Андрей никак не увязывались. Был среди них и Новиков. Андрей помахал ему рукой и утонул в спинках-подушках- подлокотниках. Где-то у самого уха взвизгнули колеса, и машина, оставив позади тучу оранжевой пыли, вылетела на среднюю полосу.
– Откуда ты знаешь, где я работаю?
– Я про тебя много чего знаю, – ласково произнесла Гертруда.
Андрей озадаченно помолчал.
– Ну и куда мы едем?
– Только не в Гамбург, – усмехнулась она. – Ко мне, конечно.
– Я не хочу.
– Ой, не будь таким киселем! – протянула Гертруда.
– В носках? – неожиданно спросил Андрей. – «Не будь киселем в носках». Ты это имела в виду? Я все не мог вспомнить, где я твой голос слышал. Тогда, вечером. Возле дома.
– Да, это была неудачная попытка, – спокойно сказала Гертруда.
– А меня ведь предупреждали…
– О чем же?
– Что появится незнакомка, и…
– Надеюсь, прекрасная? – вставила она.
– Да. Профессор был прав.
– Спасибо. И что дальше?
– Ничего. – Андрей испытующе посмотрел на Гертруду. – Ничего хорошего.
– Ошибается твой профессор. Ничего хорошего у тебя не было раньше.
– А теперь пойдет не жизнь, а сметана, – догадался он. – Я выиграл в лотерею? Не помню, чтобы покупал билеты.
– Билетик тебе родители подарили – в тот момент, когда твой папа в твою маму… все, все, не буду. Я знаю, как трепетно черы относятся к родственникам. Неизвестно, правда, почему. Они вас помнят? Они о вас заботятся?
– Еще раз тронешь мою родню, и у тебя на носу будет не одна горбинка, а две. Или все-таки одна, но большая.
Гертруда резко остановила машину и, положив локоть на спинку, повернулась к Андрею.
– Ты же культурный человек, гамлетов читаешь… Ты чего такой злой?
– Извини, – тихо сказал он. – У меня Барсик умер.
– Соболезную.
– А ты это умеешь?
– Уметь – не значит демонстрировать. Надо быть менее проницаемым, и не рисовать на лице все, что чувствуешь. Это первое, к чему тебе придется привыкнуть. В городе живут по-другому.
– Мне-то что? Я в блоке…
– В блок ты больше не вернешься.
– Почему?
– Потому, что ты не чер. Ты никогда не был чером, Белкин.
Автомобиль стоял у самой обочины. В сантиметре от окна качнулась потревоженная ветка, и на капот вспорхнула птичка с пестрым хвостом. За узкой лесопосадкой с лязгом пронеслась линейка…
Андрей сидел, оцепенело глядя на переднюю панель. Странно, но радости он не испытывал.
Тридцать два года в окраинных блоках. Тридцать два года – продукты из гуманитарки, одежда из гуманитарки, электричество и вода по лимиту… Вся жизнь за счет государства. Бесплатная, никчемная, напрасная. Жизнь среди черов. Кто же он, если не чер?
– Продолжай про билетик, – молвил Андрей. – Про счастливый.
Гертруда запустила ему пальцы в загривок.
– Ты когда-нибудь причесываешься?
– Когда стригусь, а что?
– Значит, пора подстричься. Кстати, и переодеться. Не будет же весь город изображать, что не замечает.
Она легонько тронула руль, и машина с заносом вылетела на дорогу.
– Тебя долго искали и очень долго проверяли, – сказала Гертруда. – Так что можешь не сомневаться.
– Я и не сомневаюсь…
– И не удивляешься?
– Учусь быть непроницаемым.
– А-а… Быстро учишься, молодец.
– Сколько же ты получаешь?
– Таких вопросов у нас не задают.
– Урок номер два, да? Понятно… Нет, мне интересно, сколько все это стоит. Квартира, машина. Платьица всякие… Что надо делать, чтобы так жить? Кем я у вас буду работать? В центре освободилась вакансия дворника?
– Работать ты не будешь, у тебя для этого слишком высокий статус. Работать приходится таким, как я. У кого от двухсот до тысячи баллов.
– Соболезную! – всплеснул руками Андрей. – У меня-то и подавно семьдесят пять.
