вслепую тыкался во мне, ища больное место, а я молчала
– просто не знала, что сказать.
– Второй н-ночью я боялся спать. Я был один на весь космос.
Обыскал весь корабль в поисках ответов, а их все н-не было. Знаешь, чего я боялся? Знаю, обормот, не вакуума. Ты боялся, что заснешь и снова проснешься пять лет спустя, ничего не помня и не понимая. Ты бегал по этому кораблю, колол себе кофеин, ты искал малейший намек на то, что было с тобой между последним глотком кислорода в повстанческом катере и великолепным фрегатом с приказом «Прилетай». Ты искал и не находил.
– … на пятый день я боялся, что уже сплю, п-проводил вручную расчеты курса, чтобы убедить себя: б-бодрствую еще. Потом свалился на д-двое суток. Не помню, что мне снилось, но проснувшись, я п-плакал от счастья, узнав, что спал, что никто не украл м-мое время. Мою память. Я скосила глаза: он тоже лежал на спине, глядя в потолок. Это был его худший кошмар, и он с этим кошмаром жил уже много лет. Он промахнулся мимо моей боли, но ему удалось ее притупить, хоть я никогда не верила в девиз гомеопатов, ну ведь правда, как это – «подобное подобным»? Примерно вот так. Я придвинулась ближе и положила голову ему на плечо. Обормот не сказал ничего – он просто перетянул одеяло так, чтобы накрыть нас обоих, и это было уже слишком даже для меня.
– Мне снится Хикари. Понимаешь, обормот, я схожу с ума, когда я не в строю. Когда не надо боковым маневром уходить из-под удара, когда поблизости нет червоточины, когда противник далеко, когда мозги звездного пилота греются вхолостую. Просто не умею быть не у дел. Это так банально, это так «да ты с жиру бесишься», это… И, знаешь, я наплюю на свой здравый смысл и полезу хоть к Его Тени на рога, поэтому я сбежала с обсуждения самоубийства. И у меня нет иного выхода, но теперь уже по двум причинам. Во-первых, это будет просто чудовищный стимул действовать, не зацикливаясь на безумии…
– А в-во-вторых? /'Во-вторых, ты не трахнул меня, а просто укрыл одеялом'/. Но этого, конечно, я вслух не сказала. Фрегат гудел на пределе слышимого, он шел тихим ходом, ежесекундно глотая тысячи километров без признаков материи, и мне совсем не хотелось считать толщину обшивки.
– Аянами т-тоже полетит в Империю. Ну, ты меня не удивил. И она меня не удивила – в кои-то веки.
– Синдзи, почему она не выполнила приказ? Ты ведь рассказал ей о том, что ты ее цель?
– Н-нет. Я же тебе говорил, что она не помнит.
– Синдзи. Даже в такой темноте я вижу, что ты врешь. И слышу в придачу.
– Нет.
– Да.
– Нет, – выдохнул он куда менее решительно.
– Не ври мне. Это весело. Весело и тепло: лежать в кровати с парнем и спорить с ним о другой девушке. /'Ау, ревность, а ты где?'/
– Х-хорошо, знает. Я ей рассказал.
– Там был еще один вопрос, – напомнила я и поерзала, меняя положение тела. Теперь я лежала с ним в обнимку. /'Тепло…'/
– Почему не стала меня ликвидировать? Н-не знаю. Наверное, это показалось ей неправильным. Я улыбалась.
– Расскажешь, как ты ее спас? Синдзи повернул голову. Умопомрачительное расстояние – не надо даже тянуться для поцелуя. И правильно, что не надо, даже если никогда больше не будет такой возможности. В конце концов, я, наверное, сумасшедшая, но мне хочется разговаривать и слушать, чтобы что-то малознакомое перехватывало горло – не адреналин, не желание, не шок, не кошмар.
– Она не м-могла пошевелиться – только подергивались пальцы на руках и двигались г-глаза… …'Сегоки» ежечасно выплевывал в космос свою необратимо зараженную органику, виртуал организовал вокруг трюма зоны радиационного кризиса трех уровней опасности. И, плюя на карантин, выслушивая предупреждения своего корабля, капитан каждый день одевал тяжеленный скафандр, подключал питание к корабельной установке и шел к ней – шел и едва понимал зачем. Аянами даже не разговаривала, просто лежала, глядя в потолок, а Синдзи стоял над ней и смотрел, как непонятная жизнь пульсирует в алых глазах: без ненависти к жертве, без сожаления о заваленной миссии, без страха смерти. /'Как //здесь //красиво»,/ – вспоминал Синдзи ее слова. /'Кто я?'/ На третий день он заметил, что его палач стиснула кулаки, и понял, что все плохо. Ее глаза поминутно закрывались, и каждый раз, когда она открывала их, там оставалось все меньше жизни. Капитан не знал, что ему делать – просто не знал, лекарства и дезактиваторы на нее не действовали, и когда алый взгляд почти потух…
– Я взял ее на руки и начал носить по т-трюму. Что-то ей рассказывал – не помню, что, к-какую-то ерунду. Обормот в огромном, как шкаф, скафандре высшей защиты и голая девушка у него на руках. Наверное, это было даже красиво: беглец, его убийца и писк дозиметров, сообщающих, что уровень радиации куда ниже, чем градус неожиданной трагедии в трюме. По законам красивых сказок она пришла в себя – всего на секунду, чтобы сказать, что ей нужен холод. А вот дальше началась сказка грустная. Я вздохнула, а он снова поменял тему, и снова – вовремя.
– М-мы возьмем несколько контрактов, Аска.
– Самых-самых жирных, – мечтательно сказала я, купаясь в теплой уверенности.
– П-по-любому. А п-потом решим, на что тратить деньги: на дорогого хакера, н-на подкуп чиновников. /'Ты снова откладываешь решение»,/ – хотела сказать я. И сказала. Но уже во сне.
*Глава 11*
Каждый звездный пилот просто обязан любить море. Ну как же, мы ведь ложимся в дрейф, найтуем, торпедируем, причаливаем, выходим на траверс… Ну, и классы кораблей нам тоже подарили те времена, когда люди только смотрели в небо, запуская скорлупки по водной глади.
Космос заменил нам море – и приучил скучать по морям. Порой ты стоишь на берегу в скафандре, потому что это океан не воды, а жидкого азота, и прибой может влегкую перебить становый киль легкому транспорту. Ведь что такое аш-два-о в космосе? Это такая цистерна в пищеблоке. Или противные вездесущие шарики, если у вас испортился гравитационный привод. Море – это вот это. Когда до горизонта. Когда волны. Главное – это вода. И солнце невысоко над гребнями, и ровный пляж. Словом, у меня отличное отношение к морю вообще и весьма прохладное – к моему пребыванию на море в частности.
– Заррадан заходит, м'сэры. Позволите поменять зонтики? Я кивнула, и мягкие шаги стали еще ближе. Кошка. Ненавижу кошек.
Баронианец забрал синеватый полупрозрачный зонт и поставил новый – розоватый. Основное светило этого курорта пряталось за заросли ершистых деревьев, а второе только-только входило в зенит.
– Крупный экземпляр, – сказала Майя, глядя вслед уходящему кошаку.
– Второй пол, – лениво сообщила я. – Они самые крупные.
– И самые все-таки… Ммм… Эстетичные, что ли. Я пожала плечами и снова опустила очки на лицо. Заход одного из солнц ничего не исправил: жара стояла невыносимая, и если бы не щекочущие пробежки бриза по телу, я бы рванула купаться. Облизывать верхнюю губу и хлестать сладкую, ни разу не освежающую дрянь мне надоело. А вот с Ибуки для разрядки нервов стоит потрепаться.
– Не знаю. Мне до эстетики этих граждан никакого дела нет. Вот первый пол у них самый неприятный в боевом смысле. Сплошь энергетики и отменные стрелки.
– Ну, логично, – сказала докторша. – Защита плода, потомства…
Такой боец должен быть эффективен. С их-то родной планетой.
– Лучше бы семьи нормальные сооружали, ага. Майя согласно угукнула, повозилась на своем шезлонге и икнула:
– Слушай, а мы вот бодро их обсуждаем… Как они вообще к таким вещам относятся?
– Пффф. Да нормально. Чтоб ты знала, техническую разницу наших с тобой, гм, молочных желез они обсудили еще до пляжа. Ибуки замолчала: во-первых, осмысливала, во-вторых, дулась.
