делать этого не умел. И о том, что «недолго осталось», слушать было неприятно. Павлуша брал велосипед за рога и ехал на телефонную станцию звонить в город матери. Тик-так.
А вечером – к пруду.
У воды пелось особенно хорошо – вдумчиво и из глубины души. Все вокруг было такое замедленное, по-вечернему разнеженное, благодушное, что не петь просто не получалось. Густым шмелиным гудением Павлуша сообщал миру о том, что он, мир, из себя представляет. Со стороны казалось, что это так, ерунда, человек отдыхает, а на самом деле Павлуша выпевал нечто очень важное и неочевидное, делился с прудом тайным знанием – и пруд замирал звенящей тишиной, и воздух становился густым, как вода, а Зинаида Рафаиловна на другом берегу удивленно вертела головой, не понимая, отчего вдруг по спине ни с того ни с сего поползли мурашки.
На это вот Павлушино пение, как на сигнал маяка, видимо, и приплыла однажды рыба.
До сих пор считалось, что рыбы в пруду нет. Да чего там «считалось» – точно не было. Вся живность исчерпывалась лягушками и пиявками. Этакое дуремарово царство. С удочкой на бережку – это не сюда, это на реку; все знали, даже Павлуша, уж на что он был далек от рыболовецких материй.
Поэтому он удивился. Так удивился, что перестал петь и для верности втянул в рот губы. Удивителен был даже не сам факт появления рыбы, а еще и то, какова она была. Как уже было сказано, Павлуша плохо разбирался в представителях водного мира, не проявлял к ним особенного интереса и не смог бы при случае отличить осетра от плотвички. Но какое-то представление о рыбах Павлуша все-таки имел. Эта рыба была необычна.
Во-первых, она вела себя слишком смело. Где это видано, чтобы рыбы подплывали так близко к берегу, да еще и стояли как вкопанные, словно пытаясь как следует разглядеть сидящего на мостках человека?
Во-вторых, она была огромна. В мутной воде ее очертания были видны неотчетливо, но призрачный силуэт, скользнувший вдоль берега, показался размером с человеческий. Поверхность воды пошла волнами, и Павлуша обхватил колени крепче. Сидеть стало неуютно. Он тяжело поднялся и нерешительно затоптался на мостках, внимательно всматриваясь в воду. Справа опять мелькнула длинная тень, и Павлуша обеспокоился. Он ушел с пруда до срока, ломая расписание и позабыв на мостках газету.
Следующим вечером все повторилось. Стоило Павлуше устроиться и замычать – совсем тихонечко, почти что про себя – тревожащая тень появилась снова. Застыла метрах в полутора от берега, словно силясь получше расслышать мелодию. Павлуша замолчал и нахмурился. Уходить отчаянно не хотелось. Это, в конце концов, было его место. Его время.
Павлуша покосился в сторону рыбы. Та не двигалась. Ждала.
– Нет, – сказал он ей и покачал головой: иди, мол, нечего тебе тут. Рыба не шевельнулась. Он нахмурился сильнее и решил не обращать на нее внимания. Солнце медленно скатывалось к горизонту, у лица суматошно мельтешила летучая мелочь, ритмично скрипели кузнечики. Павлуша сонно поморгал, глубоко втянул влажный воздух и не выдержал, затянул новую песню – не разжимая губ, чуть заметно кивая в такт. Рыба придвинулась ближе, темная и загадочная, как незнакомый предмет в неосвещенной комнате.
Два блестящих золотистых глаза смотрели пристально, будто фотографировали. Странно, снова удивился Павлуша, до чего не рыбья морда – не вытянутая, а плоская, и глаза спереди, а не по бокам – это не морда, это лицо – странно, странно – а, может, и нет: на свете столько всего разного, вон какой огромный комар сел на руку, и тоже совсем не боится, и даже, кажется, не хочет кусать, просто сидит. Слушает.
Слушает.
Павлуша зажмурился.
Тик-так, сказали внутренние часы. В кожу вонзилось комариное жало. Он торопливо поднялся. Золотистый блеск растворился в мутной взвеси.
– Эй, Пашка, – окликнул Сергеич Павлушу, когда тот выводил велосипед на пыльную дорогу. – Драная рубашка! – и засмеялся, чрезвычайно довольный собой, глядя, как Павлуша встревоженно оглядывает себя со всех сторон.
Назавтра рыба снова приплыла – быстро, точно поджидала. Павлуша уже не хмурился. Рыба начала ему нравиться. Она была спокойная и молчаливая, не делала резких движений, и внимание ее было неназойливым и даже в чем-то приятным. Павлуша спел песню специально для нее, и ему показалось, рыба это поняла. Толстогубый рот открылся и закрылся. «На здоровье», – вежливо сказал Павлуша перед тем, как отправиться домой.
К концу недели рыба перестала быть чужой. К новому в своей жизни Павлуша привыкал не быстро, но в этом случае получалось исключение. Отчего-то к рыбе он проникался доверием без особенного труда. В ее тихости и таинственности мерещилось нечто близкое, почти что родственное. Я к тебе не просто так, светилось в круглых глазах, не случайно. Долго искала; еле нашла – вот ведь, как тебя далеко закинуло. Ну?
Но что «ну», Павлуша не понимал. Чего-то не хватало, чтобы понять.
– Я похож на рыбу? – спросил он на следующий день, громко дыша в телефонную трубку.
– Похож, – ответила трубка и засмеялась. – На маленького веселого карасика... Ты прости, сыночка, я в выходные не смогу приехать. Ты там не скучаешь без меня?
– Нет, – подумав, ответил Павлуша.
– Как это ты по маме не скучаешь? – шутливо упрекнула трубка. – Что тебе привезти? Книжку? Про рыб?
– Да, – сосредоточенно ответил он, обрадовавшись предложению. В ухе прозвучал предупредительный писк. – Три минуты, – объявил Павлуша.
– До завтра, карасик, – сказала мама. – Слушайся бабушку.
– Я слушаюсь, – (Правда же, слушался). – Три минуты. Мы прерываем трансляцию.
(Это он так прощался. Фразы «из телевизора» были Павлуше симпатичны и удобны, и он с удовольствием использовал их в формальном общении).
– Я похож на рыбу, – сказал он молча. По воде прошла рябь.
– Да, – ответил золотой взгляд. – Я тоже.
Сзади раздался шорох раздвигаемых веток, хриплый кашель. Павлуша насторожился, напряг спину.
– Что, Пашка, сидишь? – голос Сергеича, веселый и громкий, ломал хрупкое очарование вечера, как кованый сапог – тонкий лед. – Чего тут у тебя? Курортная зона?
– Нет, – качнул головой Павлуша, нетерпеливо ожидая, когда Сергеич уйдет. Тут же не его место. Не его время.
Тот, однако, не торопился. Стоял, переминался с ноги на ногу, хмыкал. Павлуша занервничал.
– Нет, – повторил он звеняще. – Мы вернемся в студию после рекламы.
– То-то и оно, что после рекламы, – алкогольный дух, идущий из-за спины, усилился. – Всё рекламировают. Продают, покупают!.. Я, говорит, менеджер, – последнее слово Сергеич произнес, как проблеял: «ме-е-енеджер». – Я, мол, то, я сё. Живу нормально...
Павлуша хмуро смотрел в воду. Вода была непроницаема и неподвижна.
– Я, что ли, ненормально? – крикнул Сергеич, склоняясь над Павлушиным плечом. – Москвич засратый. Ме-е- енеджер.
Павлуша вытер ухо рукавом. Отодвинулся. Потом неловко поднялся и стал протискиваться на берег, старательно избегая взглядом Сергеича.
– Эх, – завопил тот во все горло, моментально забывая о Павлуше, как только тот исчез из поля зрения, – лю-у-уди. Что ж вы такие сволочи-и?
– Закройся, чувырло! – откликнулся густой молодой бас с дальнего берега.
Павлуша поспешно взгромоздился на велосипед. Тот завилял под седалищем так, словно хотел сбросить наездника. Павлуша до крови прищемил палец ручным тормозом, но не заплакал.
Этой ночью ему приснился сон, который был не сном.
– Я вспомнил, – сказал он, не разжимая губ. – Я не карасик.
– Ты не карасик, – согласилась рыба. – Прошло слишком много времени, и ты слишком многое забыл. Тебя было очень сложно найти.
– Жалко.
– Ничего не поделаешь. Ты меня больше не боишься?
– Не знаю. Я тебя не знаю.
– Знаешь. Вспомни еще чуть-чуть.
Так он и сделал.
– Ты стал петь еще лучше. Одиночество – лучшая оправа для таланта. Здесь трудно.
– По-разному.
– Ты готов вернуться?
– Да. Не знаю. Да.
Он снял сандалии, аккуратно поставил их на землю. Поддернул мешковатые шорты. Глубоко вздохнул и шагнул вперед. Вода оказалась неожиданно холодной, ноги увязали в склизком слое ила, со дна поднялась муть. Мелькнула боязливая мысль о черных ненасытных пиявках, но тут же исчезла из головы.
– Еще чуть-чуть.
Двинулся дальше, поневоле выходя из-за густой завесы зелени, отгораживавшей мостки от остального мира. Берег и дорога были пусты – как на заказ. Вода поднялась уже выше пояса.
– Ты готов?
Приблизил лицо к желтовато-зеленой глади. Пруд пах гнилью и прелостью, но это не было неприятно. Темный силуэт тут же оказался рядом – достаточно протянуть руку, чтобы коснуться... Зажмурился и опустил лицо в воду.
– Посмотри на меня. Не бойся.
Он не боялся. Секунду помедлив, открыл глаза. Рыба была совсем близко, лицом к лицу. Круглый череп, так похожий на его собственный, был покрыт редким пухом. Золотые радужки горели, как сигнальные огни.
– Дыши.
Внутренний таймер замер. Время остановилось.
– Поплыли.
Он не умел плавать. И дышать под водой.
– Не бойся. Вспомни еще чуть-чуть.
Он попытался, но внутренний счетчик неожиданно включился снова, затикал со страшной скоростью.
Павлуша выдернул голову из воды, задышал часто и сбивчиво. С берега раздался неприятный визгливый возглас.
– Это чего? – пронзительно, разрывая вечернюю тишину на клочья, крикнула Зинаида. – Ты чего удумал? А ну марш оттудова! Ах ты,
