корчившихся у него под ногами, по детям и старикам, по ворам и праведникам, по головам и ребрам, к реке, но не добежал, сам вспыхнул и провалился в подвал мучного склада, где мешки с мукой горели и тлели, как преисподний ад.
За четверть часа скелет его обуглился и распался, а серебро в мешке сплавилось в слиток, похожий на рыбу. Служилые люди, который разгребали пожарище, нашли рыбу, но не тронули нечестивые деньги и выбросили во Влтаву.
Когда улицу восстанавливали, случились великие дожди, вся Прага поплыла, сочились водостоки, переполнились колодцы и помойные канавы, каналы мельничные и желоба.
И серебряная рыба, извиваясь сияющим телом в толщах мутной воды, капля за каплей, поворот за поворотом, изгиб за изгибом, вплыла в город, и нырнула в бочку с раствором, каменщики зачерпнули ее и сами не желая, вмуровали в стену нового дома.
С тех пор в дальней спальне дома дети слышат плеск - будто рыба играет в омуте, и сияние ее чешуи бережет их сон, о чем они никогда не рассказывают взрослым.
А старик с горящим мешком все шагает по пустынной Карловой улице, тащит свой грязный груз, и под ногами его хрустят человеческие кости - а в глазницах шипят уголья. Кто сможет без страха подставить плечо под его мешок, тот сойдет с ума, или получит золота столько, сколько сможет унести.
Золото. Клады. Горящие кресты. Алая роза на шее. Три часа пополуночи.
Плеск!
Серебряная рыба вильнула раздвоенным хвостом, улыбнулась, не далась в руки и пропала в глухом колодце посреди двора, заключенного зданиями с игольчатыми пражскими шпилями.
В доме 'У попа' около Подскальской улицы видели священника в пасхальном облачении с горящим крестом, вежливую белую госпожу и широкоплечего сплавщика бревен с тесаком в руке...
А в подвале под зеленной лавкой был каземат, где мучили богачей, и все они прятали
Золото.
Что уж говорить о ротонде Святого Креста на Конвиктской улице.
Близ капеллы в круглосуточном кабаке завелся невесть чей волосатый дух.
Он выплывал из Влатвы, мокрый, как озерный тюлень, приставал к продажным молодкам, которые промышляли в Ночной Праге. Одну шлюшку в веселом доме 'У Ежиров' волосатый развратник чуть не задушил в объятиях пахнущих тиной и лягушиной икрой.
С тех пор она не могла говорить, но произносила всего два слова: 'Не я!', и этим словом могла выразить печаль и радость, страсть и отвращение, голод и нежность. После ночи с волосатиком девка поседела и потеряла разум.
Есть на той же Конвиктской улице фигурная неправильная ограда, будто строитель старался обогнуть невидимое препятствие.
Давным-давно за капеллой был сад, где росло живое священное дерево. Когда сад расширяли и дерево захотели спилить, из под зубцов пилы брызнула свежая кровь, и листья зашелестели так, будто зарыдали разом все подкидыши города. Лесоруб бросил пилу и сбежал, но хозяин дома вернулся и перевязал рану на древесной коре своим шелковым чулком и приказал обогнуть место, где росло злополучное дерево, корни которого переплелись с золотоносными жилами в толще земли.
Нужно только угадать имя дерева, тогда отдаст оно угадчику
Золото.
Золото?
Золото!
В трактире 'У Ежиров', в который что ни ночь тащился волосатик из Влтавы, случилась быличка. Служила в питейном зале девка из деревни, ну допустим, Петра или Яся. Точно, Яся, рыжая, росточком махонька, лицом рябенька.
Однажды в Страстной Четверг пошла Яся в подвал за дровами, приплавила свечку к бочке и стала колоть лучины и увидела, что при мерцающем свете свечи каменная кладка в стене шевелится и расступается. Открылась дверь, а за ней узкий коридор, освещенный гнилостным зеленоватым светом.
Храбрая девка запалила лучину, полезла в отверстие и пошла по коридору все дальше и дальше, пока не дошла до маленького подземного зала, где на полу лежала гора золотых и серебряных монет.
Сияла лучина, горело золото, стояли вдоль стен полуистлевшие гробы с безносыми мертвецами.
С каменным рокотом сомкнулась за спиной Яси стена..
Один из мертвецов встал навстречу Ясе и сказал, приложив руку к ребрам, где некогда билось сердце:
'Не бойся, не тронем. Мы здесь охраняем клад, чтобы он не попал в грешные руки. Будет у чехов истинный король, вот тогда потомки нашего рода придут и возьмут золото голыми руками'.
Сказал и повалился в гроб.
Рука костлявая из сустава вывалилась, указала на груду золота в парчовом узле и узкую лестницу ведущую в лаз на потолке подземного зала.
Вылезла Яся с узлом по лестнице в капеллу Святого креста на Страстную субботу.
Колотила в запертые двери - отворили ей верные прихожане. Яся все рассказала хозяевам, те обшарили погреб, нашли груду поленьев, топор в чурбане, но ни подвижного камня, ни коридора не было, сколько ни простукивали стены.
Пол в капелле на коленях исползали - ни трещины, ни люка, ни щербинки, не говоря уж о лестнице.
Так и не узнали, чьи мертвецы сторожат богатство истинного чешского короля. А Яська на мертвецком золоте стала богатой невестой и вышла замуж за человека глупого и знатного.
Счастлива не была.
Может, завтра ночью и тебе повезет, зануда?
Генрих- Филипп Фабрициус, писарь при Имперских Наместниках каждый день обедал в харчевне 'Эммаус' неподалеку от дворца, где происходили заседания.
Кормили его в кредит, открытый по милости имперского наместника Вильма Славаты, особенно не разгуляться было. Кредит тощий, изо дня в день одно и то же ставили на липкий стол: похлебка из пива и черного хлеба с тремя изюминами, тушеная кроличья нога с мучной забелкой и рюмка теплой водки.
В обеденное время писарь-секретарь присаживался на край скамьи и быстро-быстро хлебал дырявой ложкой переперченный обед, не чувствуя вкуса.
Никто не обращал внимания на торопливого едока. Чиновники в обеденное время выпивали и балагурили в своей компании, Генриха не принимали. Ишь, ты - крыса канцелярская, католический любимчик. Верно не жалуют господа прихвостня, вон и штаны в заплатах и плащ худой, латка на латке, сукно вылиняло до белесой основы.
И невдомек было богатым шутникам, с петушиными перьями на шляпах, с вырезными батистовыми рукавами, какие думы посещают имперского секретаря Фабрициуса, когда он, притулившись с битой миской на краю стола, прислушивался к их побасенкам и пьяным разнузданным разговорам.
Знали одно - в то время, как другие мечтают о теплых девках с Девина холма или Королевского парка, где проституток больше чем стриженых липовых деревьев, секретарь Генрих Фабрициус грезил о золоте.
О кладах, которыми Прага полна, как гранат - тесными зернами.
Пойди туда, я знаю куда - зарежь ребенка, подай кривому нищему, вставь ключик в замочек музыкальной шкатулки, воткни два пальца в глаза мозаичной иконы - там где камушки сердолики выпали - и получишь
Золото.
Потому и любили балагуры в его присутствии рассказывать золотые бредни - знали, что едва досидев до конца рабочего дня, Генрих Фабрициус, как гончая по следу, бросится искать неведомые клады в пражских переулках, простукивать стены, подстерегать призраков на перекрестках, расспрашивать старожилов.
Вот уже два года скромный секретарь Генрих мечтал о кладовом золоте. Уж сколько адресов посетил, сколько старых могильников и усадеб ночью сторожил-не покажется ли золото или призрачные сторожа старинных кладов, но все впустую.
Только лишняя потеха шутникам из канцелярии. Выслеживали повесы Генриха, прятались в местах, указанных в легендах и в самый укромный час, когда звезды блестели над крышами и таинственный золотистый туман плыл с холодной реки, выскакивали с факелами и трещотками из бычьих пузырей, орали и водили хороводы, совали кукиши под нос - получай свое золото, зануда!
Побитый, облитый навозной жижей, хромой тащился под утро секретарь Генрих Фабрициус на съемную комнатку на чердаке кабачка 'У проказницы', что на Староместской площади
Пани Эржбета, (а с давних пор по грамоте о наследстве 'Проказницей' могли владеть только женщины) встречала жильца, качала головой:
- Ну и угораздило вас, Генрих.
И давала лишний кусок мыла в счет месячной квартирной платы. Нужно было приводить себя в порядок, ополаскиваться из сального щербатого таза, подкручивать жидкие усы, переодеваться в чистое - и к восьми утра быть в Имперском совете, разбирать и переписывать опостылевшие бумаги.
Сколько раз Фабрициус зарекался искать клады, а нет да нет и подворачивалась история - краем уха слышал, в насмешку ли рассказывали, и верить не хотел, а будто бес под ребра толкал - а вдруг правда...
И снова ночь-полночь, собирался имперский секретарь, брал лопатку, воровской фонарь с затененными, кроме одной, гранями, нож и маленькую кирку и шел в заброшенные дома и церкви Праги.
Золото.
Ведь не даром же называют Прагу Золотой.
Сколько раз, когда хохотали над ним ночные гуляки - Фабрициус закрывал лицо от их плевков полой кафтана и думал:
«Для вас золото - забава. Для меня золото - единственная свобода».
С утра, оттягивая нижнее веко и оттопыривая губу он гляделся в треснувшее напольное зеркало.
Бледное вытянутое лицо. Глаз дергается.
А некогда щеки его были продублены ветрами школярских дорог и залихватского безденежья.
Всего пять лет назад приземистый коренастый крепыш Генрих, грел руки над жаровнями придорожных ярмарок.
Скажи ему в те годы, что тридцати лет от роду он станет канцелярской крысой, Генрих наверное постучал бы себя пальцем по лбу.
Все было у него - и
