был, опекун по пьяной лавочке в Сочельник замерз. До той поры жил барчонок, как мышка в коробочке, надзор за ним строгий держали. А как остался один - поскакал черт по бочкам. Стал наследство мотать, хоромину семигрешную отгрохал, хочу, говорит, на земле Счастливую Аркадию видеть воочию. Вот прям тут, в Оленьем рву желаю острова Блаженных, страну Шлаураффию и Телемскую обитель. Книжный был человек. Пар в голове. Отстроился, книг навез со всего света. Хрустали-бархаты, песцами и чернобурами полы выстилали. Потолок в зале стеклянный - видно как небо меняется и текут сутки и времена года.
Завел друзей - всякой дряни по лопате. Два мужика, три бабы. Бедовые люди. Ясное дело, на таких дурачков шулера и шлюхи падки, как мухи на обод нужника.
Дом в Праге известен стал, в окна корки померанцевые швыряли, на вертелах каплуны да гуси, вино молодое, музыка допоздна, танцы-песни, павлины белые в саду орали, нищие и те сыты вповалку на дворе спали. Ну, понятное дело... не без этого. Все со всеми. Молодая кровь блуда просит.
Доигрался барчонок. Под хмельком размяк, взгрустнул - надо же - дом полная чаша, а один, как крест на белом свете, ни сестер-братьев, ни даже тетки или племяшки завалящей, что будет, коль помру.
Взял да на горячую голову подмахнул дарственную на дружков своих. И на дом и на угодья и на весь достаток. Сам догадаешься, что в ту же ночь случилось или подсказать?
Генрих отвернулся.
- Убили?
- А то, - кивнул Найденыш. - Парни-то сначала не решались, жребий тянули, друг дружку подзуживали, наконец нашлась смышленая девушка, повела барчонка в постель, а тот уж спьяну еле тащился, ну позабавилась с ним, как уснул, положила подушку на личико и сверху навалилась. Тю-тю, Счастливая Аркадия.
Зарыли труп под фонтанной чашей. Вниз лицом, чтоб не встал. Потом дележка шла, грызлись. А тут пожар, полгорода в бегах, не до наследства стало. Сбежали убийцы со всем, что могли на себе унести, остальное мародерам да страже досталось.
Генрих вспомнил провалившуюся по кругу землю посреди двора окаянного дома.
- Ты и есть убитый?
- Упаси Господи, Генрих. Я только чуть-чуть на него похож. Как оттиск печатный, смазанный.
Кости бедняги в земле тлеют, где душа - мне знать не положено. Да и была душа-безделушка, точно лейденская капелька с хвостиком. Знаешь, такой фокус - отломишь стеклянный кончик и разлетается хрупкая капелька. Их еще называют батавскими слезками. Слезки продают цыгане из города Пешта. По грошу за дюжину. Для баловства. Детям нравится, хоть молотком колоти - крепкая капелька, а волосок - стеклянный 'крак' и - треск, сверк и золотая пыль.
Генрих осмелился, взял Найденыша за руку.
- Я ничего не понимаю... По-людски растолкуй.
Найденыш ладонь отнял, нахмурился:
- Вот этого не надо. Я сейчас не голодный. Не трогай меня. Лярвы или грехоеды это вроде как отпечаток страстей человеческих и жизни недожитой. Похоти, радости, ярости выплеск напоследок. Умер парень молодой или мальчик - убит, сгорел от лихорадки или рака безвременно, вот и получается такое, как я. У женщин иные дороги. Какие - мне не ведомо. Мы друг друга не видим. Только иной раз чую на щеке - будто теплая рябь пройдет и минет. Значит нава-девочка близко гуляет. Знак подает, чтобы посторонился. Я тогда ей кланяюсь и говорю: добрый день, пани. У них спины нет, вся внутренность наружу, они редко на люди показываются.
Ищут папоротный цвет, чтобы от уродства избавиться. Ты если пойдешь искать - будь осторожен, навочки за этот цветок от отчаяния и загрызть могут, если поперек них полезть. Для женского полу красота - важное дело.
Я - желание, Генрих. Я - взрыв батавской слезки. Из желания появился, желанием человеческим кормлюсь, как желание переполнит меня до предела - лопну и разлечусь в золотую пыль, что ты в моем доме ловил. Рассеюсь по небу... Буду летать, играть на солнце, в тополином пуху, буду счастлив без памяти.
А пока среди людей гуляю. Дышу. Прикасаюсь. Нравится.
Ты хорошо желал, Генрих. Сильно тянул, я славно - толкал. Спасибо тебе. А то бы мне до страшного суда скучать под колышком.
- Вроде упыря что ли? Ты ж тех восьмерых заел.
Найденыш фыркнул с презрением:
- Кровососы эти? Вот еще. Терпеть их не могу. Выдумали тоже, задрыги пыльные, в гробу спать. У меня гроба нет, не было и не будет! Да я к кладбищу не подойду на пушечный выстрел, еще чего, страсть какая! Сами-то клопы клопами, а гонор до неба! Людей они, видите ли, презирают. И вообще упырей не бывает, все это бабкины сказки. Я до конца людей беру только если мне встать нужно или сильно испортили. А так я вон даже, полезный - никогда ничего даром не хапаю, всегда взамен отдаю - хочешь золота - получай, ты ж, гляжу на дукаты уже смотреть не можешь, любовью обделен – будет тебе любовь: выслушаю, утешу, по голове поглажу, может, совет дам. Захвораешь - исцелю, опухоль высосу, грудную жабу изведу или водянку подсушу. Многие из наших при пожилых женщинах пристраиваются - тех, кого дети бросили во вдовстве. Живем вроде как компаньонами, читаем на ночь, пряжу на руках в распялку держим, пока старуха клубок мотает, вроде кошки или приживалы, а все лекарство от одиночества. И ей веселее жить и нам корм... По разному бывает - кто радостью упивается, кто блудом, кто от страха людского отщипнет, от ненависти, от гордости, от корысти, от нежности или зависти. От томления, лени или даже равнодушия. Не до смерти берем, вроде как кровопускание. Курочка по зернышку клюет, а сыта бывает.
Дети едят хлеб, Генрих, разве псы не имеют права подбирать крошки под столом?
- Погоди... Я значит желать буду, а ты с моего хотения - жиреть?
Найденыш помолчал, тайно улыбаясь сквозь дождь. Промокли короткие кудри.
Капли лениво поклевывали круглую черную воду в колодце. Клином плыли над красными кровлями и колокольнями дикие гуси. Косматые облака ненастья преследовали стаю.
Генрих продрог и охрип:
- Ну уж нет. Я человек крещеный. - и размашисто замахнулся на грехоеда крестным знамением - Вот тебе: во имя Отца, Сына...
- И Святого Духа. Амен. - скучно отозвался Найденыш и в кулак зевнул.
- Тогда я самого злющего ксендза найду. Такого, чтоб его сам Христос боялся. Он тебя наверняка зааминит. Назад в землю вобьет по самую маковку.
- Ах, ах, милый Генрих, найди мне ксендза - зарделся Найденыш - я сам думаю по духовной линии. Может служкой или послушником пристроиться. При монастырях нашего брата пруд пруди. Там сла-адко и бесплатно, как на пасеке.
- Придумал! Буду бесстрастным, как валун в болоте. Не буду ничего хотеть, помирай с голоду, лярва проклятая! - и в гневе, Генрих отвернулся и руки на груди в замок сцепил.
Найденыш не возразил, только пристально взглянул в колодец.
Вода с плеском пошла в пляс. Винтом завился водоворот.
То всплыла на немой зов и заиграла вольная большая рыба, жаркие жабры, раздвоенный хвост, золотая, золотая, золотая чешуя.
Генрих не выдержал, перегнулся через край, без памяти стал хватать и грести руками - скользко, и форель колдовская звенит, как монисто из динаров, насмехается, слепит сиянием.
- Шляпой, шляпой лови! - с хохотом подначивал Найденыш. - на дно ляжет!
В последний миг подхватил Найденыш Генриха за пояс - иначе как пить дать сверзился бы рыболов в колодец.
Рыба вильнула и ушла вниз - последний промельк золота сгинул.
Стемнело.
Лоснилась мостовая под фонарем, дурман и дрема на миру, марево окутало верхние этажи и островерхие мансарды.
Дома Генрих развесил у камина мокрую насквозь одежду, кутался в одеяло, кашлял.
Мерно и точно чикали грамотные часики на подоконнике.
Слышался только шорох листов - Найденыш любопытно зарылся в бумаги, которые Генрих Фабрициус принес из Имперского совета, где секретарствовал. Протоколы заседаний, приказы мелочные, копии грамот. Давно уже Генрих не обращал внимания, что переписывает, что нумерует, что копирует, что начальству подает.
Найденыш не столько читал государственные нудные повестки, приказы и канцелярскую сухотину, сколько принюхивался к ним. Чуть на зуб не пробовал.
Наконец Найденыш аккуратно разложил бумаги по порядку, застегнул ремешок папки и поднял голову:
- Генрих, Генрих, что же ты мне сразу не сказал... Как же я сам раньше не почуял. Хотя мне простительно, я считай, новорожденный, глупый еще, как цыпленок-вылупок необсохший.
- О чем ты? - сонно пробормотал Генрих.
- А о том, что в папке твоей - война.
- В совете господа слова о войне не молвят. Только о благе Империи. И о порядке. И о том, что страна наша скоро кэ-эк разогнет спину, встанет с колен и всему миру дулю в харю! Какая еще война?
- Большая. - ответил Найденыш. - Как рыба.
- Да пошел ты! - Генрих запустил в соседа подушкой, натянул одеяло кулем на голову и захрапел.
Найденыш в длинной ночной рубахе подошел со свечой к окошку, распахнул створу, пламя с фитиля длинно рванулось. Сквозняк. Свежо. Осень на вкус - медная окись.
Услышал обрывок разговора с улицы - расходились из нижней пивнушки 'У проказницы' гуляки-
- ...Грибов нынче в лесу - тьма тьмущая, жена с матерью две кадушки поставили солить, а уж насушили... Грибной год. И мальчиков много родится. Поп говорит, скоро мужские святцы кончатся, а бабы все тащат и тащат крестить сыновей...
Ночь - черная буйволица- великанша незримо и трудно вышагивала по крышам, тело вполнеба как новоотлитая пушка или многопудовый колокол. Ведерное вымя ее переполнено временем - древняя грозная тяжесть. Глубоко в
