Ее первое выступление состоялось в зале Дворянского собрания. Она исполнила подряд семь мазурок Шопена. У самой чопорной публики, (страшно шокированной ее босоножием да еще и без лифа и трико) случился восторг, катарсис и то, что распутные французы называют «маленькой смертью». Ах! Еще! О, да, делайте это с нами снова и снова на бис.
Половина плевалась: Вульгарно! Половина ахала: НовО!
Обе половины встречались в одном зале.
Сборы битковые.
В медовом отсвете лампиона плясунья в тюлевом хитоне с пятнами рабочего пота в облипку принимала и отталкивала мокрые цветы...
Босоногая Изадора с напором курьерского экспресса победила петербургский свет своим плотским искусством, скоропостижным, как поцелуй в висок.
В один из вечеров на седьмом ряду амфитеатра сидел Николай Барабанов, чиновник Министерства Земледелия и Землеустройства.
Таинственно потухал хрусталь театральных люстр, вздыхал багровый бархат занавеса, Чиновник Барабанов забирал из гардеробной верблюжье пальто и, шатаясь, шел по Литейному, терял шарф, мелочь и ключи от двери. Замкнуты были ставни мелочных лавок и забулдыги торчали в подворотне, как лупоглазые румынские мертвяки на колах, городились и нависали на рассвете над проспектом карамельные короба присутственных зданий.
Николай опирался локтями на перила Калинкина моста.... Курил, смотрел в ознобную воду с золотыми шлейфами полицейских фонарей, на извозчике ехал домой, обхватив голову.
Пляска и пластика ртутной американки!
Халдейская магия танца, иллюзион, заразная простуда, острый респираторный Петербург. Сырое белье облаков над медным шлемом Исаакия.
На следующий день он заперся у себя в комнате на два оборота ключа, разделся догола (шелковые панталоны с прорешкой повисли на бортике квадратного аквариума с черными китайскими карасиками- телескопами) и час за часом пробовал подражать. Он помнил танцы Айседоры до стукоты пульса в висках, шаг влево, прыжок, поворот винта, вдох выход, о это англосаксонское, в нос «айс». Мужество межножья крепко подбинтовано, босые стопы стынут и горят на елочках половиц, неистовство запястий, воровская гибкость, синяки на голени.
У него получилось. Потом снова и снова.
Тренировался восемь месяцев, без пробелов.
Ему потакала сестра- пианистка, прочила ему большое будущее в амплуа имитатора, выгораживала его перед родителями, лгала во спасение.
Наконец, взяв себе псевдоним «Икар», Барабанов уволился из министерства со скандалом, расстроил свадьбу, с тремя рублями и парой белья съехал из родного дома в мансарду, сбрил свои щегольские усики, выбрал женский парик, заказал хитон «в стиле Дункан» и решился выйти на публику.
Сначала для знакомых по хорошим квартирам, потом в чайном павильоне Летнего Сада на съезде престарелых эсперантистов-славянофилов, двадцать маститых лысин в глубоком маразме, так что они вообще не поняли, что им показали после банкета,
Подписал было контракт на неделю в сомнительном шалмане на Петроградской стороне, но после первого вечера едва ноги унес – пропивали именины купчики-москвичи и непременно желали везти «попрыгунью» на лихаче в «Виллу Родэ».
Менял ликерные клобы и доморощенные кабаретки в полуподвалах.
Его стали узнавать на улицах. У парадной дежурили «незнакомочки», поэтессы, нимфоманки и прочие гимназистки старших классов.
Вскоре с Икаром познакомился директор «Кривого Зеркала» театрал Кугель и без колебаний выпустил артиста на сцену в очередной программе сезона.
Фуррор пробил Икара насквозь и вдрызг – как пуля – спелый апельсин.
Открытки с фотографиями танцев Икара продавались в любом писчебумажном магазине, июньский «Сатирикон» вышел с шаржем Ре-Ми на обложке – и на восхищенном этом шарже взбивал пируэтом тюлевые подолы все тот же Икар.
Дошло до того, что имитатора-пародиста пытались копировать одноразовые балетные пиноккио – но после него они казались размалеванными фефелами из Катькиного сада, фальшивки рассеивались к утру, как конфетти в маскарадном саду, разъезд гостей, все устали, никто не хранит программок вчерашнего вечера и не помнит имен и make-up.
Икар не притворялся, не имитировал, он надевал хитон, он поправлял парик.
И на сцене оживала Изадора.
В прошлом году его заметил Дягилев, предложил гастроли в Лондоне, годичный ангажемент. Все билеты проданы.
А что же сама мисс Дункан, спросите Вы?
И я отвечу: ужас-ужас-ужас!
По слухам она поклялась – о, пантера Багира - Америка! - пристрелить «русского кастрата» за его кривляние в тряпках на сцене.
Она приехала инкогнито на первый спектакль и быть может в ее бисерной сумочке скучал дамский револьвер. Ну, или просто пудреница и бинокль. Не поручусь.
Ждали решительных событий.
И дождались. Сразу после выступления Изадора вошла в гримерную Икара и кратко по – мужски пожала ему напудренную руку.
Через неделю Изадора танцевала феерию Стравинского на фоне атласных драпри цвета лососины, ну или, если хотите утренней зари.
На середине танца она замерла, завесы распались и сестра-близнец завершила ее движение, и они разошлись зеркально, улыбаясь друг другу и менялись ролями до головокружения.
В зале вставали от изумления, ломились от публики балконы, даже карманники в дешевом партере забыли свое ремесло.
А теперь, дамы и господа, аплодисменты, аплодисменты...
...Полдень минул. Менялись лица за соседними столиками, мы много болтали и смеялись глаза в глаза. Икар говорил только о театре и теории танца модерн. Я вторил ему приятной трепотней. Росла в хрустале горка моих папиросных гильз. Мушка молчала.
Вскоре за Икаром пришли, он попрощался, намекнул мне на следующую встречу, но я видел – обманет! Поцеловал воздух над Мушкиной ладошкой, близоруко сощурился.
- Было очень приятно познакомиться Александра...ммм...? Как Вас по батюшке?
- Сысоевна. – с мертвой улыбкой подсказала Мушка.
Я удивился – что за вздор, ведь отродясь – Николаевна.
... – Я для него не человек, а гладкое место! Еще одна фифа в кудрях и пудре, еще одна пара шведских перчаток, духи «вэрвена Примавера». Вчера читала Чарскую, сегодня - поди ж ты, заварила африканские страсти, очумели-с, мамзель Муравьева, приспичило! Хоть с моста сигай в Темзу, хоть травись пирамидоном. Все. Сыта по горло. Завтра же матери ультиматум: домой.
И с вокзала – не переодеваясь - срочно замуж. Да хоть за кого... хоть за Мишу Литвинского, ну и что у него нос в цыпках и глаза керосиновые. Не с носом жить, а с мужем. К черту «письма Татьяны», буду самкой, как Ростова!
- Быть может он несвободен? – я еле поспевал за яростной Мушкой, она летела по тротуару на крейсерской скорости.
Едва не смела подолом газеты с лотка, остановилась:
- Ты знаешь до чего я дошла? Я стала собирать сплетни. Он один, как печка в бане. Херувим Серафимович. Иосиф Прекрасный. Знаешь что у него в приемной по утрам делается? С полицией разгоняют курятник неврастеничек, чтобы он мог на репетицию пройти. Обо всех «говорят», а о нем – самая злая собака не гавкнет. Повода не дает.
Она прошипела:
- Он вообще равнодушен к женщинам!
Бедная моя барышня. О, как знакомо. Скучная история. Сколько раз я утешал твоих подруг по несчастью, капал в мензурку лавровишневую настойку, клал на горячий лоб мокрое полотенце, держал за теплую лапку, откупался от визита воздушными поцелуями. Знал, что предмет девичьих исповедей, слёз и конвульсий, ждет меня под окнами на моторе или в городском экипаже с поднятым «верхом» Мается в душной полутьме, вертит в руках папиросную машинку, или просто дремлет, подняв воротник добротного английского пальто или офицерской шинели.
Я прислонился к желобу сухого водостока, вздохнул. Помолился – выручай святой Крафт-Эбинг и завел старую песенку:
- Видишь ли, Мушка, еще древнегреческий поэт Анакреонт на острове Самос...
Она взяла меня за лацканы:
- Издеваешься? Он равнодушен к женщинам, мужчинам, детям, пони, велосипедам и бильярдным шарам. Танцы, танцы и ничего кроме танцев. Пластика и позы. Я стала злая. Хочу, чтобы он сломал ногу.
- Хоть убей не верю, что Икар ни разу...
- Спорим?
Милая Elle, мне стыдно-стыдно... Но мелкие бесы никогда не спят, им только дай высунуть из-под локтя немецкое шустрое рыльце и напакостить: то луну с неба стибрят, то заразят с полчиха нездоровым азартом, толкнут с винтовой лестницы прямо в Гольфстрим кубарем.
- Джентльмен не спорит с леди. Но... Нет ничего невозможного. У меня ювелирная интуиция. Она подсказывает, что пациент не столь безнадежен, как кажется.
Позер и фразер – кто тянул меня за язык!
Очевидно я напустил на себя столь прожженный фасон, что Мушка выговорила, запинаясь:
- Ф-феликс... устрой...
- Пара пустяков.
- Но у меня... мама... И я не решусь.. первая.
- Все подробности я беру на себя. Фирма гарантирует.
Тут мы чуть не угодили под омнибус на перекрестке.
Я понятия не имел, что сказать ей дальше, беспечно надеясь, что все как всегда устроится само или забудется.
Северо западный ветер нагнал над Лондонскими кварталами простроченные солнцем многопалубные облака, взахлеб ударил ливень, заревел в решетках водостоков, заново набросал город акварелью, слизнул с мостовых дневной сор, прохожих, пролетки, бродячих псин, нищих и газетчиков.
Счастливая Мушка, хохоча, заслонилась кружевным зонтиком, я, чертыхаясь, сорвал пиджак, растянул кое-как над головой.
Побежали сквозь ливень,
