не разговаривать с отцом об университете и не слушать маминых упреков, что я опять поправилась. В последнее время она и не упрекала. А теперь, наверное, все начнется опять? Выходит, чем ближе к краю ты стоишь в очереди на смерть, тем лучше к тебе относятся и тем меньше тебя упрекают. Интересно, а есть такой способ, чтобы все время стоять на самом краю этой очереди, но все-таки не умирать?
Мне нравилось думать о докторе. Я раньше приходила к нему на прием, смотрела и думала: «У него нет седых волос и долго еще не будет, даже после того, как я умру». Было неприятно, что каким-нибудь утром он, может быть, подпишет заключение о моей смерти, а вечером будет сидеть в ресторане и жевать бифштекс. Хотя тот, кто когда-то был этим бифштексом, тоже стоял в очереди на смерть и оказался в ней раньше доктора Шейнина, а мог бы и не оказаться, если бы мясник выбрал кого-нибудь другого в тот же день. Может, доктора еще задавит машина до того, как я умру. А теперь оказалось, что ему необязательно попадать под машину, чтобы я его пережила. От этой мысли делалось приятно, будто я немножко продлила жизнь симпатичному доктору.
А хорошо бы ничего не рассказывать дома. Пусть бы они считали, что я по-прежнему больна. Может, еще неделю не говорить? Или две. Буду пить соки, есть вкусные вещи и думать о чем-нибудь приятном. Или ни о чем.
Бабушка Ева умерла раньше всех. Она хотела, наверное, чтобы Меир ее хоронил, маленький Меир, превратившийся в крупного мужчину, чтобы стоял возле ее могилы и горько плакал. Над бабушкой Евой некому было плакать - тех, кто мог бы о ней заплакать, закопали вместе с ней. Остался только отец, который пришел уже потом. Тощий носатый мальчик с оттопыренными ушами. Сильнее всего он, наверное, плакал сам о себе.
Мне стало ужасно жалко их всех. Бабушку Еву, такую стройную и с такой красивой посадкой головы, Меира, который даже не успел понять, что умирает, Батью и Исаака, которые, наверное, успели, а это гораздо хуже, и отца, лопоухого и несчастного, который после их смерти никому не свете не был нужен. А еще мне стало жалко себя, потому что у меня нет больше рака и отец теперь не будет на меня так смотреть, когда я глотаю. Я села на песок и заплакала, уткнувшись в колени головой в кепке с Микки-Маусом. Со стороны, наверное, это смешно смотрелось: сидит на песке ушастый Микки-Маус и рыдает.
Ко мне подошел мальчик, не очень большой. Молча постоял рядом. Потом тронул меня за плечо и сказал:
- Классная кепка. А почему ты плачешь?
Мне было приятно, что он вот так подошел. Поэтому я подняла голову:
- Так… Случилось кое-что.
- Что? – спросил мальчик и подергал ногой в белой кроссовке, вытряхивая песок. На кроссовке был нарисован красный Спайдермен. Он карабкался прямо по кроссовке куда-то вверх. Я засмотрелась на Спайдермена и не ответила, поэтому мальчик закончил трясти кроссовкой (песок разлетелся в разные стороны и немножко попал мне за шиворот) и повторил:
- Что у тебя случилось?
- У меня бабушка умерла.
Мальчик вздохнул и уселся на песок рядом со мной. Поёрзал.
- Это бывает. Моя тоже в прошлом году умерла. Но я не плакал.
Он так значительно это сказал, что мне стало интересно.
- Почему?
- Потому что мама сказала, что бабушка ушла на небо. А на небе лучше, чем здесь. Поэтому нужно не плакать, а радоваться за старого человека, которому там хорошо.
- И ты радовался?
Мальчик со Спайдерменом на кроссовках поковырялся в песке.
- Да нет… Чего тут особо радоваться. Но я подумал, значит, так надо, чтобы ей было хорошо. Она уже совсем старенькая была, сгорбленная, все время сидела в кресле и не вставала. Мама сказала, на небе она распрямится и снова сможет ходить. Так, наверное, действительно лучше.
Я позавидовала бабушке этого мальчика, которая сумела прожить так долго, что даже перестала вставать.
- А моя бабушка была совсем молодая. У нее были черные косы и хорошая осанка. И трехлетний сын.
Не знаю, зачем я это сказала. Он удивился:
- Бабушки бывают молодыми?
- Конечно, бывают, - кивнула я. – Все бывают молодыми. А вот старыми – не все. Твоей бабушке здорово повезло.
- Я никогда не буду старым, - сказал мальчик. У него были светлые волосы, в которых тоже был песок.
- Обязательно надо стать старым, - строго сказала я ему. – Запомни это.
- Зачем? – он смотрел на меня удивленно и его удивленные глаза казались серыми из-за моря.
- Потому что тот, кто не становится старым, умирает молодым. Разве ты хочешь умереть молодым?
- Я вообще не хочу умереть! – возмущенно сказал мальчик. – И никогда не умру. Я же не бабушка.
Он осмотрел меня и добавил:
- Уже почти незаметно, что ты ревела. Можно идти домой.
- Тебя ругают, когда ты плачешь, да? – догадалась я.
- Ага, - кивнул мальчик. – Но я редко плачу. Только если со мной подерутся несправедливо. Мама говорит, все драки несправедливые, потому что бить нельзя. Но это неправильно, потому что иногда бить нужно. Иначе будут бить тебя.
Да, пожалуй. Лучше драться, чем молча идти туда, где тебя убьют. Если бы бабушка Ева могла драться, ее бы не убили.
Мальчик мне нравился.
- Хочешь, я подарю тебе эту кепку?
- Ух ты! – обрадовался он. – А тебе не влетит?
- Нет, - я сняла ушастую кепку с Микки-Маусом и нахлобучила мальчику на светлые волосы. – Носи теперь. Только не потеряй.
Мальчик запрыгал по песку, наблюдая за тем, как у его тени колышутся большие мышиные уши.
- Как тебя зовут? – спросила я.
Он на секунду замер, смешно поджав ногу в кроссовке со Спайдерменом, и снова плюхнулся на песок.
- Меир.
На секунду я испугалась, что ослышалась.
- Как-как?
- Ме-ир! Ты что, никогда не слышала этого имени? Так звали великого раввина, рабби Меира! А еще так звали основателя Тель-Авива Меира Дизенгофа. Так звали многих великих людей.
Да, это я знала.
- А в честь кого из них тебя назвали?
- В честь дедушки Меира, маминого отца. Он умер до того, как я родился.
Видимо, я все-таки перегрелась. Горячий пульс стучал в висках.
- Мне надо идти, - Меир поправил кепку с Микки- Маусом, - меня мама ждет. Я обещал ей вернуться до обеда.
- Иди, конечно, - согласилась я. – Нехорошо заставлять маму ждать.
Меир отбежал на несколько шагов и обернулся.
- Эй, а тебя как зовут?
Мне стало легко и весело. Я ему крикнула:
- Батья!
- Пока, Батья! – Меир махнул рукой. – Приходи еще, я здесь часто гуляю!
- Пока, Меир!
Я сняла сандалии и пошла по песку, взрывая его ногами. Ближе к морю песок был влажным и разбрасывался тугими мокрыми шариками. А сухой песок растекается, как вода. Интересно, встречу я снова Меира или нет? Хотя это неважно. Он знаком теперь с Батьей, взрослой девочкой, старше него. Та девочка, за которую незнакомые люди могли принять маленького Меира с длинными волосами, никогда не существовала, но все равно умерла. Зато жива Батья, подарившая Меиру кепку с Микки-Маусом. Есть же кепка. Есть Меир, который знаком с Батьей и может ее описать. И есть я, которая видела их обоих.
А еще я подумала - раз у меня больше нет рака, бабушка Ева, наверное, тоже уже вернулась. И вот об этом надо будет обязательно рассказать отцу.
Наталия Рецца
Праздник Пятилепестковой Розы
17 июня, четверг
Я огляделся. Уютная комната на три столика, на четвертом – уютно разложенная снедь, деревянная миска с варёными яцами, корзинка с хлебом и булочками, глиняные кувшины с соком и молоком. Уютная мебель, уютные картинки на стенах. Уютные цветочные горшки, уютные скатерти и занавески. Всё так...
Я отхлебнул кофе и открыл блокнот на странице, где уже было написано название пансиона. Ещё раз огляделся по сторонам, щелкнул авторучкой и застрочил дальше.
Я покосился на хозяйку, старенькую пани Маркету, как раз убирающую с соседнего столика. Она заметила мой взгляд и приветливо улыбнулась. На её шее, под связкой зелёных бус виднелся шрам, уходящий от уха вниз, под платье.
Отведя глаза, я с важным видом снова уставился в блокнот. Если честно, мне было немного не по себе было от того, что я писал о ней в таком тоне; но что поделать! От меня требовались информативные, хлёсткие, ироничные. Политика издательства. Мне поручили исследовать ещё три отеля в этом городе, и я не могу тратить все комплименты в первый же день. Добрыми словами вообще хороший путеводитель не напишешь, а мне платят именно за хорошие путеводители.
Я погрыз кончик ручки и дописал:
