подытожил я свой отзыв. Столик, за которым я завтракал, был придвинут к окну, а оно, в свою очередь, выходило на туристическую улицу. По узенькой и кривой мостовой уже бродили косяки русских, китайских, французских, немецких туристов. Их поведение подчинялось какому-то странному и совершенно неизменному сценарию: они одинаково задирали головы, чтобы прочитать надписи на табличках; одинаково щурились от солнца, пытаясь уловить бормотание экскурсовода; одинаково вскидывали свои разнообразные камеры, фотографируя по очереди: ангелочков на карнизах, умильного котёнка в окне дома напротив, нарочито отрешённого уличного художника и яркие пятна цветочных горшков у входа в галерею керамики.
Я расплатился с хозяйкой отеля – такой же чистенькой, аккуратной и скучной, как сам отель. Её седые до белоснежности кудри были аккуратно уложены по голове, а кружевной воротник скрепляла брошь из белого кварца. Даже глаза её казались белёсыми, как жемчужины из сегодняшнего сна. Я подхватил заранее собранный рюкзак и вышел на улицу. Небо сегодня случилось восхитительно синим, домики умиляли яркими пятнами оранжевой черепицы на крышах, а посреди этого великолепия маячили башни Крумловского замка.
Ещё вчера я обратил внимание на расклеенные по обшарпанным стенам объявления о Празднике Пятилепестковой Розы. Плакаты сулили костюмированный парад, концерт средневековой музыки на главной площади (менестрели и трубадуры!), соколиную охоту, проход факиров, шутов, скоморохов и в завершение праздника – фейерверк. Действо ожидалось двадцатого июня, так что я вполне успевал выполнить задание издательства, насладиться зрелищем и, прыгнув в очередной арендованный автомобиль, по пустому ночному автобану умчаться в Прагу.
А сегодня я собирался идти в замок. Тем более погода, судя по всему, снова обещала быть пыточной: шпарило солнце, и не было ни намёка на ветер. Значит, в замок.
Однако вырулив к главной площади, я сразу же уткнулся взглядом в рекламу Музея пыток. Картинки на плакате сулили ужас, леденящий душу, и кошмар, помрачающий разум, а пришпиленное объявление предупреждало, что в день подготовки к празднику и в сам праздник Музей будет закрыт. Праздник у нас послезавтра, день подготовки завтра, следовательно, если я хочу поледенить душу ужасом и помрачить разум кошмаром, нужно идти сегодня.
- Быстренько пробегу вдоль экспозиции и сразу же – в замок, - решил я и купил билет.
Однако, во- первых, быстренько пробежать вдоль экспозиции я не смог по причине странного и необычного её расположения: крумловский Музей пыток находился в подземном лабиринте. С виду ничего особенного - средневековый особнячок на углу площади. Наверняка в этом доме лет пятьсот назад жил какой-нибудь пивной купец или, скажем, аптекарь. Хотя нет, зачем аптекарю понадобилось бы такое сложное, запутанное, многоуровневое, мрачное подземелье? Разве что держать в плену десяток крестьян и тестировать на них препараты. И вот тут надо бы вспомнить про «во-вторых»: а во-вторых, быстренько пробежать вдоль экспозиции я не смог, потому что просто не смог. То есть, по причине метафизической.
Я купил билет, спустился по узенькой винтовой лестнице и обомлел. То ли Музей пыток не пользовался популярностью, то ли все туристы решили пересидеть жару в кафе и пивнушках – но здесь не было никого, кроме меня. Лабиринт был едва освещён: на кирпичных, потемневших от времени стенах висели редкие факелы. Полуистёртые красные стрелы, намалёванные на булыжниках в полу, вели от входа по лестнице вниз и уходили куда-то за поворот. Я решил не терять времени на самостоятельные исследования музея и послушно двинулся по предложенному маршруту.
Повернув за очередной угол, я услышал женские стоны. В ту же секунду в голове у меня пронесся вчерашний кровавый сон, а по спине потёк ледяной пот. Не желая пасовать перед навалившимся на меня смутным страхом, я сошёл с маршрута, обозначенного стрелками, и пошёл на крик.
Красные стрелки, время от времени попадавшиеся на пути, были настолько истёрты, что напоминали пятна крови, присохшей к булыжникам. Лабиринт строили беспорядочно. Стоны неслись по узким коридорам, поднимались по кручёным лесенкам, отражались от сводчатых потолков. Тут и там в стенах виднелись замурованные ниши, и в окружении пыточных орудий я невольно воображал себе полуистлевшие скелеты за этими кирпичными заплатками. Я ползал от одного орудия пытки к другому, жуткие звуки то казались ближе, то затихали, и я уже думал, что не смогу обнаружить их источник, но через пару поворотов и тройку узких лестниц наткнулся на аутодафе. Кто-то пытался сжечь человека прямо в одном из залов Музея пыток.
Метрах в десяти от меня, напротив входа в длинную тёмную узкую комнату, у дальней стены к столбу была привязана женщина. От костра в чёрную щель в потолке валил дым, пламя плясало у её ног. Она вяло подёргивала головой и время от времени стонала. Я почувствовал, что меня сейчас вырвет. Несколько секунд я стоял, пытаясь понять, что делать – пытаться потушить огонь, бежать к кассиру, звать полицию?
Борясь с тошнотой, я сделал пару шагов к костру. Женщина снова дёрнула головой и завизжала. Мне показалось, что я видел её умоляющий взгляд. Я вздрогнул. Нужно было торопиться. Я стал стаскивать с себя футболку, чтобы забить пламя, хотя особой надежды на успех не было.
Приближаясь к аутодафе, я всё ожидал, что меня опалит жаром от костра или собъёт с ног тошнотворный запах горелого мяса, но этого не было. Не пахло даже дымом. Уже замахнувшись футболкой, чтобы сбивать пламя с ног мученицы, я вдруг осознал, каким идиотом я оказался.
Аутодафе было игрушечным. Вместо человека к столбу музейные работники привязали манекен с дёргающейся головой в спутанном парике, фальшивый огонь метался подсвеченными лоскутами красной ткани, а вместо дыма откуда-то из под аккуратно уложенного пластикового хвороста валил пар. Стоны и треск горящих дров раздавались из замаскированных под булыжники колонок.
Я напялил футболку и уже было собрался сесть передохнуть в живописной позе рядом с гипсовым (надеюсь) скелетом, как вдруг услышал немецкую речь за поворотом. Рванув на звонкие женские голоса, я увидел двух поджарых белобрысых туристок. Они уверенно шли куда-то, не сверяясь с красными стрелками, и я решил, что мне не помешают проводники, куда бы они ни направлялись. Хватит с меня леденящего ужаса, помрачающего кошмара и что там ещё сулил плакат на входе.
Плетясь за немками, через пару минут я вскарабкался по отполированной сотнями ног винтовой лестнице и снова оказался на площади. Солнце светило, небо синело, и в воздухе разливался аромат чеснока. Где-то рядом, похоже, варили чесночный суп.
Пожалуй, поставлю Музею пыток твёрдую пятёрку: пусть читатели путеводителя тоже сходят. Не одному же мне за всех отдуваться.
Мои немецкоговорящие проводницы тем временем уже уселись за один из столиков под маркизой с надписью «Маштал. Лучшие стейки». Я в очередной раз умилился чешской непосредственности – устроить выход из Музея пыток прямо в мясной ресторан могли только они, соотечественники Швейка.
С другой стороны, это остроумно. И, в конце концов, мне чертовски хотелось чесночного супа, так что я сел за соседний столик и попросил меню. Мясо меня не привлекло, а вот от жареной в миндале форели я решил не отказываться. Ну и от порции «чеснечки», разумеется.
Пока повар выдавливал нужное количество чеснока в мою порцию супа, а его помощник стругал миндаль в сковородку, я глазел по сторонам, потягивая холодное чёрное пиво. На площади было не протолкнуться: потоки туристов семенили за экскурсоводами, фотографируя каждый булыжник на своём пути. В фонтане застряли солнечные зайчики – видимо, им тоже иногда бывает жарко. Мимо меня, насвистывая что-то легкомысленное, прошла девушка в полицейской форме. Слабый ветер изредка задевал уголки плакатов с анонсом Праздника Пятилепестковой Розы.
Нервный юноша в фартуке подлетел к моему столу и шмякнул о дерево глиняной плошкой и подносом с разнообразным хлебом. Руки его были в красных перчатках. Я не успел толком задуматься о сакрально-гигиеническом значении этих аксессуаров, как аромат супа вполз через ноздри в мою черепную коробку и парализовал мозг.
Суп был потрясающий.
Форель, впрочем, тоже оказалась отменной.
И поданная к ней гарниром картошечка под сметанным соусом.
И десертом шедшее чёрное пиво порадовало неимоверно.
Солнце уже вышло из зенита, часы пробили половину третьего. Учитывая распорядки чешских культурных объектов, стало понятно, что надо бы поторопиться – иначе есть риск увидеть, как прямо передо мной закрываются окошки билетной кассы. Я расплатился и побрёл к замку.
Его громада закрывала полнеба, устроившись на огромной, почти отвесной скале. Внизу текла обмелевшая Влтава. На мостике, соединяющим замковую скалу с городком, играли уличные музыканты. Пахло кофе и трдлом – традиционной чешской сладкой булкой.
- Кому охота есть сладкое горячее тесто на такой жаре? – подумал я и тут же увидел ответ: полчища увешанных фотоаппаратами японцев сгрудились у киоска, торгующего свежевыпеченным трдлом. Инопланетяне, что с них взять.
Дети на мосту бросали кусочки рогаликов наглым уткам. Свирель переливалась руладами, звуки отражались от кривых стен и уносились вверх, к замку, по лабиринтам узких улиц. Люди улыбались; да и трдло, в конце концов, обязательно было есть – достаточно просто наслаждаться ароматом миндаля и корицы. В общем, благодушие моё росло с неимоверной скоростью, и я непрерывно раздавал мысленные пятёрки направо и налево.
Тем обиднее было обнаружить, что предчувствия меня не обманули: последнюю экскурсию
