Боюсь и подумать, что же я стану делать, когда вся жизнь превратится в одно
сплошное воскресенье? Кто знает, может, я и привыкну тогда просыпаться в десять
часов. Отправился обедать в центр, так как дети на конец недели уехали, каждый со
своей компанией. Не хотелось запросто, как оно положено, беседовать с
официантом о жаре и о туристах. Через два столика от меня сидел человек, такой же
одинокий, как я. Грозно нахмурясь, он яростно разрывал булочку на куски. Я взглянул
на него два или три раза; случайно глаза наши встретились. Во взгляде его я увидел
ненависть. Что увидел он в моем? Так, наверное, всегда бывает — мы, одинокие,
ужасно не любим друг друга. А может, мы оба и в самом деле несимпатичные?
Я вернулся домой, лег отдохнуть, а встал с тяжелой головой и в дурном
настроении. Выпил несколько чашек мате1, разозлился, что он горький. Оделся и
1 Распространенный в Латинской Америке тонизирующий напиток, приготовленный из измельченных листьев
дерева, которое также называется мате.—
14
снова отправился в центр. На этот раз я вошел в кафе; мне удалось сесть за столик
возле окна. За час с четвертью мимо прошли ровно тридцать пять интересных
женщин. Я развлекался подсчетами: что мне больше всего понравилось в каждой из
них. Вел запись на бумажной салфетке. Результат получился следующий: лицо — 2;
волосы — 4; бюст—6; ноги—8; зад—15. Зад — абсолютный чемпион.
Вчера Эстебан возвратился в двенадцать, Хаиме—в половине первого,
Бланка—в час. Я слышал каждого, ловил шорохи, шаги, шепот. Кажется, Хаиме был
немного пьян. Во всяком случае, он натыкался на мебель и в ванной вода шумела
чуть ли не полчаса. Развратничает именно Эстебан, он ведь никогда не пьет. Когда
вернулась Бланка, Эстебан сказал ей что-то из своей комнаты, она ответила — пусть
не суется в чужие дела. Потом все стихло. Три часа тишины. Проклятая бессонница
всегда мучает меня субботними воскресными ночами. Что же выходит, на пенсии
я совсем перестану спать?
Сегодня утром говорил только с Бланкой. Мне не нравится, что она
возвращается так поздно, сказал я. Как раз Бланка никогда не грубит мне, и вовсе не
стоило на нее ворчать. Но кроме всего прочего, это же мой долг, отцовский, и
материнский тоже. Приходится быть одновременно и отцом и матерью, а я, кажется,
ни то ни другое. Я сам почувствовал, что зашел слишком далеко, услышал
собственный голос, спрашивавший наставническим томом: «Что ты делала? Где
была?» А она намазывает маслом тост и говорит спокойно: «Почему ты считаешь
своим долгом изображать сурового отца? Ведь ни ты, ни я не сомневаемся в том, что
любим .руга, и в том, что я не делаю ничего дурного». Я был разбит наголову. Однако
попытался хоть как-то поддержать свое достоинство: «Все зависит от того, что
считать дурным».
Целый день проработал с Авельянедой. Искали, где сводный баланс не
сходится. Самое нудное занятие. Нашли в конце концов две ошибки — в одном
месте на восемнадцать сотых, в другом - на двадцать пять. Бедняжка Авельянеда
еще не втянулась по-настоящему. От чисто механической работы устает точно так
же, как от такой, где надо думать и самостоятельно искать решение. Я же настолько
15
привык к проверке сводного баланса, что иногда даже предпочитаю эту работу
всякой другой. Сегодня, например, пока она выпевала цифры, а я ставил галочки, я
развлекался тем, что подсчитывал родинки у нее на левой руке. Они у нее двух
