специально вели в мою поглядеть, как я трясусь от ужаса — ну разве не смешно?
Удивительно, до чего жестоки бывают люди, сами того не замечая. Ведь страх
охватывал меня не только в такие минуты, были еще и долгие ночи, наполненные
молчаливыми существами в капюшонах странными, жуткими. Я всегда видел их
только со спины, одно за другим возникали они из густого тумана, каждое ждало
своей очереди, чтобы вступить в мой страх. Никогда не говорили они ни слова,
только шли, тяжко переваливаясь, бесконечной чередою, и серые плащи
волочились за ними, все одинаковые, все похожие па дядюшкин плащ. Любопытно:
во сне было не так страшно, как наяву. Постепенно, с годами, страх превращался в
какое-то странное наслаждение. Будто в гипнозе, следил я, закрыв глаза, за
завораживающим шествием. Когда снилось что-то другое, я смутно сознавал во сне,
что хотел бы увидеть
за другим, покачиваясь, молча, и растаяли, как всегда. С тех пор в течение многих
лет в течение многих лет во сне я испытывал тоску, какое-то болезненное чувство
11
ожидания. Много раз напряженно старался увидеть их, но лишь клубился туман, да
изредка удавалось ощутить прикосновение того давнишнего страха. И только. Потом
я потерял последнюю надежду, и как-то само собой получилось, что начал
рассказывать знакомым несложный сюжет своего сна. И наконец вовсе забыл о
нем. До сегодняшней ночи. Сегодня, посреди сна, скорее вульгарного, нежели
грешного, все вдруг исчезло, заклубился туман, и из тумана выходить
ужас и невыразимое блаженство. И знаю: даже сейчас, если немного напрячься,
можно опять почувствовать то же, хоть и с меньшей силой. Все те же, вечные,
неизменные, в капюшонах, они шли из моего детства, шли и покачивались, шли и
покачивались, и вдруг свершилось нечто небывалое. Они повернулись, все разом, на
один только миг, и у каждого было лицо моей бабушки.
Как приятно иметь толковую сотрудницу. Сегодня я решил испытать
Авельянеду и объяснил ей сразу все ее обязанности. Я говорил, а она что-то
записывала. И когда я кончил, сказала: «Видите ли, сеньор, мне кажется, я поняла
довольно хорошо, но в некоторых вопросах еще не совсем разобралась». Не совсем
разобралась в некоторых вопросах... Мендесу, который занимался этим делом до
нее, понадобилось не менее четырех лет, чтобы разобраться... Потом я усадил ее за
стол справа от моего. И время от времени на нее посматривал. Ноги красивые.
Работает еще не машинально и потому утомляется. Кроме того, нервничает,
волнуется. Видимо, стесняется немного, бедняжка, потому что я — начальство.
Обращается ко мне «сеньор Сантоме» и при этом часто-часто моргает. Красавицей
ее не назовешь. Улыбка, правда, приятная. И на том спасибо.
Сегодня днем, когда я вернулся из центра, Хаиме с Эстебаном ссорились на
кухне. Я расслышал только, как Эстебан крикнул что-то о «твоих вонючих дружках».
Услыхав мои шаги, оба тотчас утихли, сделали вид, будто просто разговаривают.
Однако глаза Эстебана горели, а Хаиме все поджимал губы. «Что случилось?»—
спросил я. Хаиме пожал плечами, а второй сказал: «Не твое дело». До чего же мне
хотелось изо всех сил двинуть ему в зубы! Неужто это мой сын — какое жесткое
лицо, никто и ничто не смягчит его. Не мое дело. Я открыл холодильник, взял
12
бутылку молока, масло. Я чувствовал себя жалким, униженным... Невозможно,
