Долгий разговор с Эстебаном. Я выложил свои сомнения относительно
справедливости его назначения. Я не требовал, чтобы он отказался. Где там, я же
знаю, сейчас так поступать не принято. Просто я был бы рад, если бы он сказал, что
ему неловко. Ничего похожего. «Пустяки, старик, ты все еще живешь в прошлом
веке». Вот как он мне ответил. «В наше время никто не обижается, если явится вдруг
ловкач и обгонит его по службе. А знаешь, почему они не обижаются? Потому что
любой сделает то же самое, как только случай подвернется. И я уверен — злиться на
меня никто не станет, завидовать будут, это так».
И тогда я ему сказал... Впрочем, не все ли равно, что я сказал?
20
Ну и мерзкий же ветер. Просто подвиг, что я сумел добраться по Сьюдаделе от
Колонии до Площади. У какой-то девушки ветер поднял юбку. А у священника —
сутану. Бог ты мой, сколь несхожие картины предстали нашим взорам! Я иногда
думаю, что было бы, если бы я сделался священником. Наверное, ничего. Есть у
меня любимая фраза, я произношу ее четыре или пять раз в год: «Существуют две
профессии, к которым у меня, без всякого сомнения, нет ни малейшего призвания —
военная и духовная». Но, кажется, я притворяюсь и сам вовсе в этом не убежден.
Вернулся я домой весь встрепанный, в горле горело, в глазах полно песку.
Вымылся, переоделся и уселся перед окном пить мате. Было уютно. Но я чувствовал
себя законченным эгоистом. По улице шли мужчины, женщины, старики, дети, я
смотрел, как они боролись с ветром, а потом вдобавок еще и с дождем. Однако мне
ведь и в голову не пришло открыть дверь и пригласить кого-либо укрыться в моем
доме, выпить со мной горячего мате. Впрочем, нет, в голову-то приходило. Мысль
такая у меня мелькнула, но я заранее видел недоумение на их лицах — даже на
ветру и под дождем — и понял, что окажусь в смешном положении.
Что было бы со мной сегодня, если бы двадцать или тридцать лет назад я
решился стать священником? Впрочем, я знаю что: ветер поднял бы сутану, все
увидели бы мои брюки — неопрятные, запущенные. Ну хорошо, а во всем остальном
как? Выиграл я или проиграл? Не было бы детей (думаю, из меня получился бы
честный священник, беспорочный на все сто процентов), не было бы конторы,
рабочих часов, пенсии. Зато был бы Бог, вера, это уж несомненно. Что же, выходит,
сейчас у меня нет Бога, нет веры? Сказать по правде, я и сам не знаю, верю я в Бога
или нет. Мне представляется, что, если Бог есть, мои сомнения не должны огорчать
его. Ведь, в сущности, всего того, чем он (или Он?) нас наделил, то есть разума,
чувства и интуиции,— всего этого совершенно недостаточно, чтобы убедиться в его
существовании или
бога — и не ошибусь, могу усомниться — и тоже буду прав. Так как же быть? А что,
если бог — всего лишь крупье, а я — жалкий неудачник, ставящий на красное, когда
выходит черное, и наоборот?
Робледо все еще дуется на меня за сверхурочную работу в прошлую среду.
21
Бедный малый. Муньос рассказал мне сегодня утром: оказывается, у Робледо
страшно ревнивая невеста. В среду он должен был с ней встретиться в восемь часов
и не смог, так как я оставил его работать. Робледо позвонил невесте, предупредил,
но ничего не вышло. Девица не поверила, заявила, что больше знать его не желает.
Муньос утешает Робледо, убеждает, что все к лучшему, хуже было бы, если б о таких
