совершенно убит. А пережитые пять минут немыслимого счастья он будет помнить
всю жизнь. Когда в отделе узнали об увольнении, к управляющему отправили
делегацию, но краб был непреклонен. Наверное, сегодня самый печальный, самый
страшный и мучительный день за все годы, что я провел в конторе. Под конец все же
компания злых шутников прониклась великодушием, договорились, что, пока
Менендес будет искать работу, каждый станет уделять ему небольшую долю своего
жалованья, так чтобы в целом получилась сумма, равная его зарплате в нашей
конторе. Но тут встретилось препятствие: Менендес не пожелал принять подачку,
или возмещение, или как там это назвать. И разговаривать тоже не пожелал ни с
кем. Бедный парень. Я себя виню тоже — следовало предупредить его еще вчера.
Но кто же мог ожидать, что он выкинет такой эффектный номер.
Мой день рождения еще только послезавтра, а она уже показала мне подарки.
Во-первых, золотые часы. Бедняжка, истратила, наверное, все свои сбережения.
Потом, немножко смущенная, открыла коробочку, где лежал второй подарок:
удлиненная раковина очень изящной формы. «Я ее нашла в Ла-Паломе в день,
111
когда мне исполнилось девять лет. Волна подкатила ее к самым моим ногам и
оставила на песке, будто море сделало мне подарок. То была самая счастливая
минута за все мои детские годы. Во всяком случае, ни одну вещь я не люблю так
сильно, ни одной так не восхищаюсь. И я хочу, чтобы она стала твоей, чтобы всегда
была с тобой. Ты не будешь надо мной смеяться?»
Вот она, раковина, у меня на ладони. Мы станем добрыми друзьями.
Диего обеспокоен, а под его влиянием и Бланка тоже. Сегодня вечером я
долго беседовал с обоими. Их тревожит судьба родной страны, судьба поколения, к
которому они принадлежат, а если заглянуть поглубже, все это — общие
рассуждения, беспокоятся они больше всего о самих себе. Диего хотел бы
совершить нечто героическое, значительное, зовущее вперед, к новой жизни, а что
именно, он и сам толком не знает. Пока что им владеет одно чувство — яростное
отрицание привычных форм жизни, в котором явно не хватает последовательности.
Он в отчаянии от того, что все спокойны, что ни у кого нет общественного
темперамента, от нашей терпимости к мошенникам, от невежественного
простодушия, с которым мы поддаемся обману. Его, например, приводит в ужас
какая-нибудь утренняя газета, издаваемая группой из семнадцати рантье, которые
пишут просто от нечего делать и, сидя в своих бунгало в Пунта-дель-Эсте1, с воплями
призывают к борьбе со страшной язвой — паразитизмом; образованные, неглупые,
они ловко раздувают тему и, зная в глубине души, как несправедливы все их
нападки, все-таки изо всех сил убеждают других в том, во что сами не верят. Диего
негодует также на левых за то, что они принимают, даже не слишком это скрывая,
основы буржуазного образа жизни, его мораль, мещанское лицемерие. «Вы видите
какой-то выход?» — спрашивает он снова и снова с открытой, жадной, подкупающей
горячностью. Что до меня, то, говоря по правде, я выхода не вижу. Есть люди,
которые понимают, что происходит, видят, что мы дошли до абсурда, но они
ограничиваются сожалениями. Секрет в том, что нам не хватает страсти, мы стали
чересчур сдержанны, чересчур либеральны. Долгие годы были мы спокойны,
беспристрастны, а беспристрастность исключает борьбу, тот, кто беспристрастен, не
способен изменить мир и даже такую крошечную страну, как наша. Тут нужна
1 Морской курорт на юге Уругвая.
