Передышка

112

страсть, яростно вопящая на улицах, яростно мыслящая, яростно пишущая. Нам

надо кричать в самые мни, ибо наша глухота — нечто вроде самозащиты, мерзкой,

трусливой самозащиты. Надо пробудить в людях стыд за самих себя, пусть

самозащита обернется самоотвращением. В тот день, когда уругваец почувствует

отвращение к собственной пассивности, лишь в этот день он станет на что-то

годным.

Пятница, 13 сентября

Сегодня мне исполняется пятьдесят лет. Итак, с сегодняшнего дня я имею

право уйти на пенсию. В такой день полагается подводить итоги, сводить баланс. Но

я и так в течение всего года только и делаю, что свожу баланс. Все эти юбилеи и

памятные даты, веселье или скорбь точно в назначенные дни приводят меня в

бешенство. Почему, например, именно второго ноября1 мы обязаны все хором

оплакивать своих покойных родных, а двадцать пятого августа2 испытывать восторг

при одном взгляде на государственный флаг? Меня это просто угнетает. Или чувство

есть, или его нет, а в какой день, не все ли равно.

Суббота, 14 сентября

Однако вчерашний юбилей даром не прошел. Сегодня днем я то и дело

вспоминал: «пятьдесят лет», и душа моя уходила в пятки. Я стоял перед зеркалом,

смотрел и не мог удержаться от жалости, от сочувствия к морщинистому человеку с

усталыми глазами, который так ничего и не достиг и уже никогда не достигнет в

жизни. Если ты зауряден, но сам этого не сознаешь — еще полбеды; а вот если ты

знаешь, что зауряден, но не хочешь смириться со своей судьбой, которая, в

сущности (что хуже всего), вовсе не была к тебе несправедлива,— это страшно. Я

смотрел в зеркало, а из-за моего плеча возникла вдруг голова Авельянеды. У

морщинистого человека, который ничего не достиг и уже никогда не достигнет в

жизни, загорелись глаза, и на два с половиной часа он начисто забыл, что ему

исполнилось уже пятьдесят лет.

1 День поминовения усопших в католическом религиозном календаре.

2 Национальный праздник Уругвая, День независимости.

113

Воскресенье, 15 сентября

Она смеется. Я спрашиваю: «Тебе понятно, что такое пятьдесят лег?», а она

смеется. Но, может быть, в глубине души понимает и взвешивает все. Просто по

доброте ничего мне не говорит. Не говорит о том, что неизбежно настанет время,

когда при взгляде на нее я не испытаю прилива страсти, когда прикосновение к ее

руке не будет электрическим разрядом; я сохраню к ней лишь нежную

привязанность, будто к племяннице или дочери друга; так смотрят на актрис в кино

— любуешься красотой, понимаешь всю ее прелесть, и только; да, останется всего

лишь нежная привязанность, не ранящая и не ранимая, не знающая горьких мук

разбитого сердца, тихая, кроткая, безмятежная, монотонно-ровная, как любовь к

богу. Минует пора страданий, глядя на Авельянеду, я не буду терзаться ревностью.

Когда человеку семьдесят, небо над ним всегда ясно и он знает: если появится туча,

это туча смерти. Наверное, последняя фраза — самое пошлое и смешное из всего,

что я написал в дневнике. Но, может быть, она и самая правдивая. Почему это так

— правда всегда немного отдает пошлостью? В мыслях ты высок, совесть твоя —

без единого пятнышка, ты тверд без малейших уступок, а как столкнешься с жизнью,

тут-то сразу и являются как из-под земли и запятнанная совесть, и уступчивость, и

лицемерие, и вмиг ты побежден и обезоружен. И чем благороднее были твои

намерения, тем смешнее они выглядят потом, когда ты не сумел их осуществить.