О чем она — черт побери! — говорит?
НЕ ТАК, КАК ВСЕ?»
Эрин без сил опустилась на пол прямо там, где стояла, — перед креслом, в котором сидела Генриетта. Не с кем поговорить, некуда бежать, не у кого просить помощи, негде спрятаться. Нет никакой надежды!
Девушка прижалась подбородком к коленям и так и осталась сидеть, затравлено оглядываясь на окна прицепа: она ждала, что с минуты на минуту сюда вломится этот бедный мальчик и без малейшего содрогания раскрошит ее на мелкие кусочки своей бензопилой. Все кончено. Все, все кончено. Игра проиграна. У Эрин не оставалось сил — ни духовных, ни физических. Что бы она ни делала, куда бы ни бежала, все равно конец предрешен. У этой игры железные правила: ты бежишь вперед через ухабы, взбираешься вверх по склонам и лестницам. Как можно быстрее. Проигравшего зарежут, как скотину на скотобойне. Эрин уже проиграла — и теперь она сидела и ждала смерти.
Генриетта же продолжала болтать, как ни в чем не бывало. Она болтала и болтала, не обращая внимания на затравленный взгляд Эрин. Судя по всему, хозяйке было все равно, с кем говорить, лишь бы говорить, — особенность одиноких людей, привыкших б
— Он совершенно безобидный, — продолжала бормотать хозяйка. — Совершенно безобидный и такой одинокий. Рак кожи. Представь только, какой ужас. Он был еще совсем маленьким, когда с ним приключилось это несчастье. Ты видела его лицо?
У Эрин даже рот раскрылся от удивления. Нет, еще немного и она сойдет с ума, нельзя в конце концов не поддаться царящему здесь всеобщему безумию.
— Нет, не видела, — ответила она. «И как, интересно, она могла бы его увидеть? Когда Эрин в последний раз стояла лицом к лицу с этим „бедным мальчиком', на нем была маска, сделанная из лица ее парня».
Генриетта задумалась. Конечно, девочка не могла увидеть его лицо, ведь он все время носит маску. Ну, не то чтобы совсем все время, но с тех пор, как с ним случилось это несчастье.
Генриетта прекрасно помнила тот день, когда родственники Томаса впервые заставили его надеть маску. И это было очень уместно и совершенно правильно: мальчик был страшен как смертный грех. Рак так изуродовал его, что никто не мог смотреть на этого ребенка без ужаса. Врачи сказали, что это неизлечимо и что его состояние будет только ухудшаться, но что болезнь не передается инфекционным путем, так что для окружающих ребенок совершенно безопасен. Отец заставил Томаса носить на голове мешок, и если мальчик забывал его надеть, то отец бил его. И как бил!
Разумеется, у мальчика не было друзей. И в школу он тоже не ходил. Единственной радостью в его жизни были поездки на скотобойню. Его туда брал отец. Мальчик играл с животными: животные не боятся и не презирают уродства. Несчастному Томасу это доставляло такое удовольствие! Бедный маленький Томас!
Первая его настоящая маска была сделана из головы свиньи. Это оказалось так смешно, что его отец чуть не описался тогда от восторга. Да-да, у старины Хьюитта вообще прекрасное чувство юмора. Прекрасное чувство юмора: он чуть не умер от хохота, когда увидел этого уродца-поросенка.
Монти как раз и пристроил его на скотобойню — еще до того, как все там было модернизировано. Когда начались все эти преобразования и усовершенствования, их обоих уволили. Примерно тогда маленький Томас и начал носить человеческую кожу. Это был героический шаг. Ему пришлось преодолеть столько трудностей, но он научился прикрывать свое лицо чужими лицами. Теперь он мог, не прибегая к помощи пластической хирургии и не тратя на это миллионы долларов, выглядеть так, как ему захочется.
Однажды он надел новую маску на работу, но с этим было столько неприятностей, что противно даже вспоминать. Примерно тогда же Старик Монти потерял свои ноги. Он вздумал драться с Томасом, а мальчик сам устроил ему такую взбучку, что папочка надолго запомнил, — взял и отрубил папаше ноги.
Смешно вспомнить, как Монти гордился в тот день своим сыном.
Мистер Монтегю Хьюитт очень заботился о том, чтобы его маленький уродливый щенок вырос настоящим мужчиной. Сколько сил он положил на воспитание своего сына! Это было очень важно, важно хотя бы потому, что нужно же было семье на что-то жить. Многие поколения Хьюиттов работали на скотобойне: нельзя ведь прерывать традицию только потому, что какой-то чиновник, который только и умеет, что возиться с бумажками, вздумал их уволить. Нужно было на что-то жить, а Монти старел, не мог же он до самой смерти убивать случайных прохожих. Старость, как известно, не радость: и руки не те, да и вообще… Нужно было, чтобы сын сменил его.
Именно поэтому Монти так беспокоился из-за болезни своего мальчика: мало ли, как это скажется на его психике. Будет думать только о коже своей, зеркало заведет… Что же с ним тогда делать? В цирк что ли отдавать? Но в тот день, когда мальчишка отрубил папаше ноги, Монти успокоился: все будет прекрасно, сын растет умницей. Томас вырастет таким же, каким был его отец.
Сегодня только на Томасе дом и держится. Конечно, мама с папой по-прежнему бьют и ругают его, но что ж из этого, они и ножом замахнуться могут. Это все ерунда. Теперь мальчишка стал настоящим главой семьи, только на нем и держится семейный бизнес. Без сомнения, все бы давным-давно загнулись, если бы не Томас.
Генриетта встала с кресла и положила ладонь на лоб Эрин. Не для того, чтобы измерить температуру, а для того, чтобы просто удержать ей голову. Еще секунда — и девочка упала бы и ударилась головой об угол кресла, а это опасная травма. Столько опасностей подстерегает человека в повседневной жизни, страшно рассказать. В другой руке Генриетта по-прежнему держала чашку с чаем.
Эрин ничего не отвечала. Ее мозг был не в состоянии вместить весь тот ужас, в который она окунулась. Да и покажите мне такого человека, который смог бы такое выдержать! Эрин не хотела больше ничего слышать. Ей было на все наплевать.
Генриетта посмотрела на пар, поднимающийся от чая.
— Нужно это выпить, — сказала она и поднесла чашку к губам Эрин. — Ну, давай, хотя бы глоточек.
Эрин послушалась. Чай оказался очень вкусным — крепким и сладким. Она сделала глоток, потом еще один, и еще.
Генриетта осторожно передала чашку в руки Эрин, а сама стояла и смотрела, как гостья пьет.
Вернее сказать, пытается пить. Эрин поднесла чашку к губам, но руки у нее так дрожали, что она рисковала вылить все содержимое чашки на пол. Несколько капель горячего напитка уже ошпарили Эрин руку.
— Пей, пока не остыло, — поторопила девушку Генриетта.
Честно говоря, Эрин даже не подозревала, насколько ей хотелось пить: горячий, сладкий чай — это было то, что надо. И все-таки Эрин было неприятно брать в рот то, что побывало в руках у этой странной женщины. Девушка не знала, в какой степени Генриетта замешана во всей этой истории. Но она начинала понимать, почему этот маньяк до сих пор не ворвался в фургон.
Генриетта заметила, что девушка замерла в нерешительности.
— Ну, давай же, — ободряюще начала она. — Ты, должно быть, очень хочешь пить. Уверяю тебя, от чая тебе станет легче.
Эрин поднесла чашку ко рту и сделала еще один глоток, а затем снова опустила чашку и вытерла губы тыльной стороной руки.
— Вы даже не представляете… — нерешительно начала она.
— Милая моя, — прервала ее хозяйка, снова садясь в свое кресло. — Я знаю, что ты испытала настоящий шок. Теперь тебе надо немного успокоиться.
Генриетта продолжала говорить такие же банальности, когда вдруг из-за стенки раздался крик. Плач маленького ребенка! Эрин была потрясена. Невозможно поверить, что в этом чудовищном месте можно услышать такой звук! Не крик ужаса, не крик боли, не крик отчаянья! Крик проснувшегося младенца!
— Вот смотри, что ты натворила! — заворчала Генриетта, снова встала с кресла и быстро пошла в
