кухоньку. В раковине лежала гора невымытой посуды, пластмассовое мусорное ведро было наполнено до верху — какие-то очистки уже падали на пол.
Генриетта открыла холодильник.
— Баю-бай, баю-бай, баю-бай, — напевала она в ответ на голодные крики ребенка.
«Еще немножко, и мама придет. Но сначала нужно приготовить для малыша еду».
Полки холодильника были забиты главным образом какими-то старыми, недоеденными огрызками. Эрин увидела несколько неоткрытых банок с консервами. Генриетта посмотрела на верхнюю полку, где были аккуратно расставлены баночки с бобами. Восемь баночек, — три, три и еще две. Она взяла одну из них и закрыла дверь холодильника.
Закрыла и принялась искать консервный нож. Это была непростая задача — найти хоть что-нибудь среди всего этого мусора и грязной посуды. Надо будет собраться и купить новый, такой, который можно приклеить к стене. О, как бы это облегчило ей жизнь, а то постоянно приходится искать ножик! Может, Кожаное Лицо ей что-нибудь подыщет. Люди возят с собой столько ненужного хлама, что могли бы прихватить и что-нибудь полезное.
Генриетта не помнила, кто первым назвал Томаса Кожаным Лицом. Она даже не помнила, когда это произошло. Единственное, что она точно знала: самому Томасу было все равно, как его называют.
— Да пей же, — окликнула ее Генриетта. — Это поможет тебе расслабиться.
Затем хозяйка снова принялась за свои поиски. Наконец консервный нож отыскался — он лежал под старой газетой. Что-то бормоча себе под нос и прислушиваясь к крику голодного ребенка, Генриетта привычным движением открыла консервную банку и отбросила в сторону крышку.
Жестяной диск с зазубренными краями упал на пол, к которому тут же и прилип, так как был весь перемазан в холодном томатном соусе.
Теперь нужно найти, чем кормить ребенка.
Генриетта положила консервный нож на маленький, портативный телевизор — здесь он не должен потеряться — и отправилась искать ложку. Ложка нашлась в раковине. Если не считать прилипшего к ней кусочка кошачьей еды, она была почти чистой.
Взяв банку и вооружившись ложкой, Генриетта снова направилась в комнату, где на полу сидела Эрин, и открыла дверь, ведущую в соседнюю комнату. Наверное, спальня.
— Я скоро вернусь, — весело объявила она, вошла в комнату и закрыла за собой дверь.
Эрин никак не могла понять, что же собственно здесь происходит. Это было словно затишье после бури. Неужели монстр гнал ее сюда только для того, чтобы в конце концов оставить в покое? Где он сейчас? Ждет снаружи? Сидит перед дверью и ждет, когда Эрин выйдет? Неужели эта сумасшедшая жирная тетка не лгала ей, говоря, что она здесь в полной безопасности? И кто такая эта Генриетта?
Все безумие этой ситуации заключалось в том, что Генриетта вела себя вполне обычно: занималась своими делами, заваривала чай, весело болтала, и все это с таким видом, словно Эрин ясным солнечным днем зашла к ней в гости. Не так должен себя вести нормальный человек в подобной ситуации. Эрин должна была кричать и просить о помощи, Генриетта должна была испугаться, а этот проклятый психопат — вломиться и убить их обеих. Или хотя бы напугать… Они бы в ужасе побежали прочь и встретили бы… Кого? Еще одного сумасшедшего?
Но как бы то ни было, Эрин должна была признать, что рада этой передышке. Да, вероятнее всего, она по-прежнему в опасности. Но в данный момент она сидит себе спокойно и никто за ней не гонится, а главное — можно наслаждаться тишиной. Бензопила смолкла! О, даже если это блаженство не продлится долго, сейчас им можно наслаждаться. Можно собраться с мыслями и перевести дыхание. А если это так и задумано? Если это продолжение игры? Если это такая садистская шутка? Если Эрин убьют, как только она выйдет наружу? Что она может сделать?
Ну, если тут все действительно настолько сумасшедшие, как это может показаться с первого взгляда, тогда есть надежда, что Эрин сможет их перехитрить, обыграть, выскользнуть из их сетей. Где-нибудь ведь обязательно найдется прореха. Нужно просто взять себя в руки, собраться с мыслями и ждать удобного случая. Трудно поверить, что еще несколько минут назад Эрин была готова сдаться. Теперь она чувствовала себя совершенно спокойной, она даже расслабилась. Даже как-то слишком расслабилась.
Девушка попыталась встать с пола, но ей это не удалось. У Эрин закружилась голова: наверное, она поднялась слишком быстро.
Она попробовала во второй раз — медленно и осторожно. Но голова закружилась снова. Тем не менее Эрин удалось подавить тошноту и все-таки подняться на ноги. Но с ней что-то определенно не так — голова такая тяжелая и продолжает кружиться.
«Любопытно бы знать, это от усталости или Генриетта…»
Эрин посмотрела на чашку, которую она по-прежнему держала в руках: она выпила пока еще не больше четверти.
Девушка потрогала свой лоб. Немного влажный, но температуры, кажется, нет. Но чтобы двигаться, приходится постоянно концентрировать свое внимание. Неуверенным шагом Эрин отправилась на грязную кухню. Пахло здесь топленым жиром: на нем, видимо, что-то жарили.
Дверь в спальню была по-прежнему закрыта, так что никто не видел, как Эрин, спотыкаясь, подошла к раковине и вылила туда остатки своего чая. Темный напиток стек вниз по грязным тарелкам (похоже на маленький венецианский фонтан) и исчез в трубе.
Эрин повернулась и принялась осматривать комнатку. Она была маленькой, очень маленькой, — маленькой и неприглядной. Свет от электрической лампы не делал вещи, стоявшие здесь, ярче и привлекательнее. Но кухня и не должна быть уютной и теплой: это же чисто утилитарное помещение. На кухне готовят еду, здесь режут на кусочки трупы миллионов ни в чем не повинных животных и делают из них пищу. Это происходит тут постоянно, каждый день, каждый час. Самое обычное дело.
На маленьком кухонном столике стояли прислоненные к стене фотографии. Эрин наклонилась, чтобы рассмотреть их получше. Три семейных фотографии. Судя по всему, очень старые.
На одной из них Генриетта на фоне рождественской елки с маленьким мальчиком на руках. Мальчику не больше четырех лет. Эрин не могла точно сказать, когда была сделана фотография, но Генриетта на ней выглядит значительно моложе. Впрочем, одевалась тогда она почти так же, как сейчас.
На второй фотографии тот же мальчик. Он на несколько лет старше, чем на предыдущей, сделанной на фоне елки. Здесь он сидит на деревянной лошадке-качалке. Эрин нахмурилась: все лицо у ребенка усеяно бардовыми нарывами.
И третья фотография… Господи милосердный!
Эрин выпрямилась и в ужасе отшатнулась. Ее снова стало тошнить. Голова опять закружилась.
Фотография!
На ней Генриетта обнимала того же самого мальчика, уже подростка. Но его лицо…
Эрин выпрямилась слишком быстро. Все закружилось у нее перед глазами — комната, мебель и этот мальчик с чудовищно изуродованным лицом, навсегда запечатленным каким-то безызвестным фотографом. Эрин настолько не ожидала увидеть то, что увидела, что девушку едва не стошнило от отвращения. Он выглядел так ужасно, так уродливо, так… Но это был тот же самый ребенок, что сидел под рождественской елкой и счастливо улыбался в объектив.
Эрин обхватила руками голову, пытаясь унять головокружение и собраться с силами, чтобы еще раз посмотреть на фотографию, и вдруг…
Вдруг раздался телефонный звонок.
Телефонный звонок?
Эрин подскочила на месте и, едва держась на ногах, пошла в гостиную. Это телефон. Точно телефон. Что еще это может быть?
Дверь, ведущая наружу, была по-прежнему закрыта: рядом с ней стояло кресло. Но Эрин сейчас это мало интересовало. Сейчас было не время уходить отсюда. Сейчас Эрин больше привлекала другая дверь — та, за которой скрылась Генриетта.
Девушка прижала свою мокрую от пота голову к тонкой, фанерной доске и стала прислушиваться, что происходит внутри. Из-за двери доносился приглушенный голос Генриетты.
