— А можно от вас позвонить?
Телефонный разговор.
— Здравствуйте, это Художественный театр?
— Да. Литчасть слушает.
— Вам передали мою пьесу? “Рой”?
— Да. Я прочла уже. Дважды прочла. Очень понравилась! Это которая ваша пьеса — по счету?
— Первая.
— Не может быть!
— В самом деле. До этого я рассказы все...
— Потрясающе! Зачем рассказы! У вас талант драматурга. Но...
— Что “но”?
— Мы не можем взять пьесу незнакомого автора, вы понимаете?
— Понимаю, — отвечаю я, хотя ничего не понимаю.
— Но вам нужно писать. Обязательно писать вторую!
— Да?
— Да. И знаете что... Если есть у вас в жизни что-нибудь светлое, пишите об этом. Все-таки театр — это луч света в темном царстве. А первая пьеса у вас слишком мрачна. Есть светлое? Вы меня слышите?
— Да. Нет.
— Вот и пишите! Желаю вам удачи. А неизвестного автора мы поставить не можем.
— Значит, вы считаете, и нигде в Москве не возьмут?
— Я считаю, что в провинции ее точно не возьмут, нужна столичная коррекция и... Очень уж мрачно у вас все.
— Но там целых два положительных героя!
— А отрицательных сколько! В процентном отношении очень-очень мрачно. К тому же героиня, она, конечно, добрая... упрощенно говоря, но... она живет такой тяжелой жизнью. Жизнь-то у нее слишком тяжелая. Отсюда еще мрачнее...
Суббота.
Третий час сижу в театре на Малой Бронной. Вахтерша объяснила, что у завлита выходной, но главный режиссер здесь, ведет репетицию, нужно ждать. И я жду. Расслабляюсь. Мимо меня ходят знакомые мне по кино артистки, фамилии которых я не помню. Но это не мешает мне примерить каждую на ту или иную роль в моей пьесе. Некоторые очень подходят. Особенно одна высокая блондинка — прямо главная героине и все тут. Я даже с опаской гляжу на длинный шарф, обмотанный трижды вокруг шеи и все равно свисающий чуть не до полу. Мода модой, но страшная гибель Дункан меня пугает. Мысленно заклинаю эту актрису не ездить в открытом автомобиле и беречь себя для моей пьесы... Время от времени появляется буфетчица с кроссвордом в руках и спрашивает:
— Театральный художник на шесть букв, первая — Я.
Все молчат.
— Якулов, — робко отвечаю я.
Буфетчица примеряет “Якулова”, смотрит на меня с уважением, предлагает зайти в буфет и перекусить. Но я боюсь уйти с поста наблюдения. И хорошо, что не ушла. Вот спускается величественный старик. Я бросаюсь к вахтерше, шепотом:
— Это режиссер?
— Нет, это артист Броневой.
И она потеряла ко мне всякий интерес. Что за курица — пьесу написала, а Броневого не знает. Самое обидное, что я его знаю, только в кино он совсем молодой... Но вот на лестнице появился наконец другой мужчина: в замше, усталый и значительный. Я снова к вахтерше:
— Режиссер?
— Нет, это наш завхоз.
Он направляется сразу ко мне:
— Вы от Василия Ивановича?
— Нет.
— От Ильи Петровича?
— Нет, нет, не беспокойтесь.
Он смотрит на меня пристально, отводит в сторону.
— У вас муж есть?
— Что? У меня такой вид, да? А ведь действительно: продаю, продаю, никто не покупает... Есть муж, есть.
