тридцати секунд: иначе струя с пола дорастает до самой письки.
Милена повторно приложилась к бутылке.
– Как-то я на эту тему не очень задумывалась, – вздохнула она с грустным видом.
Мимо с визгом пронеслась известная всему Зверинцу Бестия, за которой весело бежали две собаки. Из одежды женщину опоясывало только полотенце. Сзади шлейфом вился пар из душевой.
«Кошмар какой-то, – подумала Милена. – Причем чем дальше, чем кошмарнее».
– Или вот плевки, – продолжала рассказ мать Ролфы. – В сенях или на пороге плевать ни в коем случае нельзя: плевок застывает, и его не отодрать. Крепче бетона. Ни за что не отскоблишь: скользкий, зараза, как дверная ручка в ведре соплей.
– Как вы это всё ярко описываете, – произнесла Милена, от нее уже слегка пахло перегаром. Где-то звонко грохнуло стекло: наверно, со стола упала ваза. Возле столика главного администратора деловито задрала ногу крупная лайка.
Подняв бутылку, Милена провозгласила импровизированный тост:
– За моих оставшихся друзей, где бы они ни были!
– О, да ты улыбаешься? – заметила мать Ролфы. – Никогда прежде не видела, чтобы Суслики улыбались. Какие у тебя зубки забавные!
«А я ей нравлюсь», – подумала Милена. И улыбнулась шире:
– Спасибо.
Снова сгустились сумерки. Слышно было, как с шумом загружают по фургонам собак. В вестибюль вошла Зои и с ходу ткнула пальцем в сторону Милены.
– Ты отыщешь мою сестру! Иначе у вас будут
«То есть сегодня были несерьезные проблемы?»
Шаркая, проковыляла на костылях мать. Обернувшись к Милене, она заговорщицки подмигнула. Милена стояла, где была, с бутылкой виски в руке. Фургоны укатили.
Ей хотелось умереть. К Раковине Милена двинулась окольным путем, минуя улицы и тротуары, где ее могли знать в лицо. Слышно было, как дворники, бормоча вполголоса проклятия, сердито сметают с тротуаров битое стекло. Она побрела по Бейлис-роуд, названной так в честь основателя театра Олд-Вик, и по Геркулес-роуд – мимо дома Уильяма Блейка, где жил когда-то поэт. Насколько Милене было известно, в эти места Ролфа не забредала.
Оттуда Милена повернула направо, на Вирджил-стрит. Улицу Вергилия.
Улица Вергилия проходила под старым железнодорожным мостом. Мосты эти веером расходились от станции Ватерлоо, как некие ответвляющиеся, обособленные реальности. В фасаде моста мелкими дуплами чернели окна; окна виднелись и в пролетах других мостов.
«Боже мой, да она же может скрываться где угодно», – дошло до Милены.
И тут, стоя в сгущающемся сумраке, она расслышала пение Ролфы.
В темно-синем воздухе эхо, казалось, усиливало резонанс, и звук доносился отовсюду, как будто кирпичи были чревовещателями. Голос был мощным и каким-то текучим. Беря ноту с наскока, он какое-то время на ней удерживался, после чего, будто в ярости, расправлялся с ней резким скрежетом. У Милены, дернувшись, замерло сердце. Даже дыхание зашлось.
– Ролфа, – чуть слышно прошептала она. – Ролфа, ты где?
Милена двинулась в сторону туннеля. Слева шла стена, ограждающая какой-то двор. Милена пролезла туда через весьма кстати подвернувшуюся брешь. Звук сделался громче, резче, хотя на глаза по-прежнему никто не попадался. Она обошла двор по периметру, заглядывая в углы в надежде отыскать какую-нибудь нишу или скрытую дверь. Реющий где-то впереди голос вел словно поводырь.
По обе стороны идущей под туннелем улицы Вергилия тянулись арки с воротами. Милена шла затаив дыхание – медленно, чуть ли не на ощупь, как по тонкому льду. Пока наконец не постучалась наугад в какие-то ворота. Отъехала в сторону створка на подшипниках; ее отодвинул раздетый до пояса мальчуган. В открывшемся внутри боксе копошились его товарищи, облепив стойку колесного экипажа – белого, с красным крестом на боку. Ребята возились с рессорами – судя по всему, работники больничного хозяйства, вкалывают сверхурочно после школы.
– Тут где-то поют, – обратилась к ним Милена, рискуя показаться нелепой, – вы не слышите пения? Не знаете, откуда оно исходит?
Мальчики степенно отерли ветошью перепачканные смазкой руки. Контрастом смотрелись житейски умудренные лица на тощеньких детских шейках; ребята всем своим видом стремились показать, насколько они уже взрослые. Они накинули рубашки, прихватили спиртовые фонари и пошли наружу. Милена при их приближении стала подаваться назад, погружаясь в пение, как в облако. Ее полностью занимало звучание. Ноты казались теперь необузданно, до странности дикими. Туннель внезапно огласился гомоном хохота – шалого, горького, язвительного. Милена резко обернулась, ожидая увидеть над плечом у себя Ролфу. Но никого там не оказалось.
– Чё-то я не разберу, откуда это, – сказал один из мальчиков.
– А там что? – указала Милена на другие ворота.
– Там? – Мальчики растерянно переглянулись. – Да так, больничное барахло. – Подняв фонари, они раздвинули створки. Запахло стираным бельем. Милена шагнула внутрь между стеллажами; при этом звуки сделались тише. Поднырнув под одну из полок, Милена убедилась, что склад довольно длинный: везде виднелись аккуратно сложенные стопки постельного белья. Нет, Ролфе здесь ни в коем случае не место. И словно здешний дух был настроен враждебно, звук пения почти сошел на нет.
Милена вышла обратно под своды туннеля, где ее тут же с новой силой окутал звук, словно облако мошкары. Один из мальчуганов, опустившись на колени, припал ухом к канализационной решетке.
– Может, отсюда, – предположил он и кивнул на тянущиеся вдоль улицы решетки водостока, вделанные в брусчатку.
Его товарищ возвратился из бокса с ломиком и, аккуратно поддев, поднял решетку. Внизу открылись стенные скобы, образующие лесенку.
– Ну что, мы спустимся, – предложили мальчики. Милена запротестовала; ей хотелось спуститься самой. Тогда мальчики протянули ей фонарь.
Внизу гулко постукивали срывающиеся сверху капли, неестественно громко слышалось журчание воды. Что это, хлюпающие по лужам шаги Ролфы?
– Ролфа-а! – громко позвала Милена. – Ролфа-а!
В ответ – только звонкое эхо собственного голоса, отскочившее от невысоких стен. Поднятый фонарь высветил лишь кирпичную кладку с соляным налетом. А между тем пение доносилось уже с обеих сторон, спереди и сзади. Впрочем, не пение, а скорее собачий вой: ноты были тоскливо-тягучие, нестройные.
Милена полезла обратно; выбраться помогли ребята, схватив за руки и приняв фонарь.
– Оно отовсюду, – показал один мальчуган, зябко хохотнув.
– Привидение, что ли? – неловко пошутил его товарищ.
– Да ну тебя, Хасан! – ткнул его в бок другой. Но вылетевшее невзначай слово подействовало – все как-то притихли.
– Оно самое, – хмыкнула Милена, – привидение.
Прежняя Ролфа ни за что бы так не пела: для этого она слишком уважала музыку. А этот голосина вон какой: злой, злой на саму музыку.
– Спасибо вам, парни, – поблагодарила она. – Вы давайте работайте дальше. А я еще тут немного постою, подожду.
– В случае чего мы здесь рядом, – сказал тот, которого звали Хасан. Ребята тесной стайкой отправились обратно на работу. Ворота за ними задвинулись, одновременно разом исчез и свет от фонаря.
Пение оборвалось. Вместо него раздался вопль:
– Ууяяуу! Ууэээиииу! – Это было настолько душераздирающе, словно кого-то там рвали на куски. Один такой надсадный вопль, и все: с голосом можно смело распрощаться навсегда.
И Милена наконец услышала: возле уха будто кашлянули.
«Тфрю!»
Впечатление было такое, будто кто-то, отхаркнувшись, сплюнул. Затем все стихло.
Милена стояла во тьме, теперь уже совсем непроглядной.
