И, как результат, я не получала искусственной подпитки знаний. Чтобы как-то догнать сверстников, мне приходилось читать. Мне пытались внушить, что книги вышли из употребления, – я их находила. Сама. Читала, чтобы быть хоть как-то на уровне с другими детьми. В шесть лет я прочла Платона. В восемь – Чао Ли Суня. И потому скажу вам прямо: слова о том, что что-то бывает
Какой-то момент Министр сидел неподвижно, а затем сказал:
– Вы знаете, а ведь нам было все известно. Мы просто ждали, когда вы наконец проявитесь.
Ум у Милены-режиссера на мгновение замер.
– Вам не кажется странным, – продолжал Министр, – что вас никогда не подвергали Считыванию? Мы знали, что вы невосприимчивы к вирусам. Это вызывало у нас интерес. Мы хотели увидеть, каким образом вы в итоге проявитесь. – Он вздохнул и устало прикрыл глаза рукой. – Что я вам скажу, мисс Шибуш. Продолжайте, в таком случае. Пробуйте. – Он отвел руку и поднял на Милену глаза. Припухшие и слезящиеся, они источали тоску от необходимости быть постоянно начеку, сочувствие и тихую уверенность, что ничего у нее не получится. – Делайте то, что в ваших силах. У меня нет сомнения, что вы нас еще неоднократно чем-нибудь удивите.
«Может, так оно и будет».
– Кто? – спросила Милена вслух. – Кто у нас в Зверинце может делать оркестровки?
Глава девятая
Ролфа где?
НЕТ НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНОГО.
Милена вспоминала, как из окошка Пузыря она смотрит на плавный изгиб Земли внизу. Небо было бархатисто-черным, а Земля сверкала, как отполированная медь: наступал закат, и она отражала небесный пламень. Океан был гладким, надраенным до блеска, подернутым розовато-оранжевой пенкой из облаков. Их тень стелилась по водной глади, и вода отражала струящийся из-под облаков свет. Это была тонкая работа света, система сложного светообмена.
Пузырь пристыковался, встретившись со своим более крупным космическим собратом. Эта процедура называлась «поцелуй»: два рта смыкаются воедино. Пузыристо зашипел воздух.
– Приветствую, – послышался голос у Милены за спиной.
Милена в удивлении отчалила от окна спиной назад. Легонько коснулась пола и неожиданно увидела собственные ноги у себя над головой. «Это еще что?» – ошарашенно мелькнуло в уме. Сделав кульбит, она столкнулась со стенкой. Кто-то задел ей ребра локтем (она сейчас как раз зависала над этим кем-то вверх ногами). «Ой, да это потолок», – сообразила она запоздало, когда уже успела в него врезаться. Потолок был податливым и теплым, он упруго прогнулся под ее весом. После чего так же упруго вытолкнул ее из своих замшевых объятий, послав обратно к полу.
«Да что же это такое! – раздосадовано подумала она. – Что, заранее нельзя было меня обучить?» И только тут до нее дошло: тренировочный курс был ей введен в виде вируса; а у нее и к нему оказался иммунитет.
– Что мне делать? – растерянно пискнула она.
– Там есть скобы, хватайтесь за них, – подсказал мужской голос.
Милена закрутилась штопором. Желудок у нее как будто опустился куда-то в лодыжки.
– Я жутко извиняюсь! – крикнула она, напрочь лишившись равновесия во всех смыслах: вестибулярный аппарат был отключен невесомостью.
– Да ладно, – откликнулся невозмутимый голос, – ничего.
Он не понял: Милена извинялась заранее, авансом.
– Меня, наверно, сейчас стошни-ит, – провыла она.
И Милена Вспоминающая закрутилась штопором сквозь воспоминания…
МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА РАБОТУ.
Она вспоминала, как ездила в одно Братство в Дептфорде – Сэмюэл Пепис Истейт, – чтобы договориться об авансе за постановку «Бесплодных усилий любви». Актерский состав основал свое собственное небольшое Братство, специально для того, чтобы ставить новые пьесы. Вспоминалась поездка в речном такси. День выдался сырым и серым, каким-то бесприютным. Помнился пыхтящий малюсенький движок и рулевой на румпеле, поющий о расставании двух влюбленных.
«Почему, – думала Милена, зябко ежась под сырым ветром, – почему песни всегда непременно о любви?»
В дептфордских доках ее встретила неимоверной худобы улыбчивая женщина. В Братстве Пениса выращивали кораллы.
– Мы называем себя
С приторной улыбкой она пояснила, что постановка Шекспира их Братству не нужна – ни оригинальная, ни какая.
– Мы, понимаете ли, хотим подготовить постановку для себя самих. Что-нибудь такое – с песнями, и чтоб посмеяться можно было. У нас тут как раз на носу юбилей – сто лет, как-никак. И вот если б вы сделали что-то специально для нас, что-нибудь насчет выращивания кораллов, это было бы славно.
Милена, прежде чем ответить, помолчала лишь пару секунд, не больше. Терять время не следовало – это все равно что ловить сорванный ветром с головы платок: не схватишь вовремя – и все, он улетел.
– Хорошо, – сказала она, – мы беремся.
– В самом деле? – Похоже, что женщина слегка удивилась. – А вы все работаете в Зверинце, все – профессиональные певцы?
– Да, – ответила Милена односложно, а сама затаила дыхание: «Все, она клюнула».
– Что ж, очень хорошо, – сказала женщина. – Мне надо будет довести это до остальных, посмотреть, что они скажут. Только как вы все это думаете делать? Мне казалось, вы играете только те пьесы, что в репертуаре у вирусов.
– Нет-нет, в том-то все и дело, что не только их.
«Мы продажны: любой каприз за ваши деньги».
И Милена вспоминала, как она тогда беседовала с Риферами об их истории и о том, как развивалась коралловая индустрия и как кораллы использовались в возведении той громадной белой стены, отгораживающей море, – Большого Барьерного рифа. Она вспоминала репетиции, реплики, поданные не вовремя, и растерянное выражение лиц актеров – сплошной оторопелый ужас – от смятенного осознания того, что вирусы ничего им не подскажут, так как пьеса в репертуаре не значится.
Она вспоминала, как беспомощно топтался на месте актер, игравший шекспировского Мотылька, не зная, что ему делать.
– Ма, слушай, куда же мне сейчас идти? И вообще надо идти или просто оставаться, где стою? Я не знаю, как мне действовать дальше!
– Конечно нет, откуда тебе знать? – говорила ему Милена. – Это же совершенно новая пьеса, понимаешь? Думай сам, решай, как лучше.
Озадаченное выражение так и не сошло у Мотылька с лица. У Милены возникла идея:
– Кажется, я знаю. Дело же происходит до Революции, так? Тогда все курили сигареты, и ты в том числе. Возьми, вроде как вытащи пачку – а она у тебя пустая, – и вот ты начинаешь приставать к прохожим, клянчить сигарету. Да, да – вот так, в отчаянии; ты же как наркоман, не можешь без курева.
Вот так Милена стала режиссером.
Весь тот октябрь после ухода Ролфы и часть ноября Милена занималась только тем, что указывала актерам, что им нужно делать. Она вспоминала, как пришлось нанимать кареты скорой помощи в больнице Святого Томаса, чтобы привезти освещение. Вспоминала примерки костюмов; яркая мышка-закройщица из Зверинца, частично компенсировавшая им отсутствие доступа к дармовому реквизиту с Кладбища. Милена наведывалась во все Братства подряд, где должен был состояться тот или иной юбилей, и предлагала им сделать постановку. Лодочники, гувернеры с гувернантками – все создавали свои Братства как раз незадолго до Революции. Каждое Братство было подобно отдельному государству – со своим укладом, с соперничеством со всеми остальными.
– Братство Чего Изволите – так именовались горничные и прочая прислуга, работавшая в домах членов Партии, – хочет, чтобы мы им сварганили постановку! – победно объявляла Милена, рассчитывая на
