тому времени, как «Гриф» подгреб к берегу, весь лагерь проснулся.
Я, зевая, села на камень.
Диокл спрыгнул в воду и поплюхал к берегу, за ним – несколько человек из команды. На берегу их окружили другие самофракийцы – мужчины и женщины. Никто из амазонок даже не приблизился.
Я заметила, что, хотя Диокла осыпали бранью на всех употребляемых в моем войске языках, никто не сделал попытки ударить его или подтащить ко мне силой.
Оказавшись прямо передо мной, он остановился. Поза его была не слишком удобна – глядеть мне в глаза он избегал, а так как я сидела, а он стоял, то он рисковал свернуть себе шею.
– Ну? – спросила я.
Он с шумом втянул в себя воздух. Потом выдавил главное, что, очевидно, приберегал напоследок, но решил, чтобы не мучаться, высказать сразу.
– Я… я испугался.
– Дальше.
– Ну… я не понимал, что там, на берегу, и приказал уходить в море. Потом наступила ночь…
– А потом?
– Потом мне стало стыдно, – почти беззвучно ответил он. И, наконец, посмотрел на меня.
Я дотронулась до лунного полумесяца на шее.
– Ладно. Из-за того, что ты вчера сбежал, обстоятельства никак не изменились. Поэтому на сей раз я тебя прощаю. Но если что – пеняй на себя. Все! Судилище окончено.
После того я велела Мегакло, чтобы ее команда принималась кашеварить.
Люди стали разбредаться к кострам и котлам. Я и сама съела кусок вчерашнего холодного мяса. Дожевывая на ходу, вернулась на берег. И, не успев сосредоточиться, тут же услышала:
– Почему ты простила его?
Рядом со мной стояла Митилена. Я пожала плечами.
– Ты же слышала. Его бегство никак не повлияло на ход событий. Команды кораблей не принимали участия в сражении.
– Но он же струсил! Предал нас! Как можно такое прощать?!
Я повернулась к ней.
– Послушай, он всего лишь мужчина. Я не могу требовать от него, чтобы он вел себя, как мы.
– Вот именно! Мужчины! Господа! Ломающиеся при малейшем испытании, трусливые, подлые и лживые…
– Ничего не поделаешь. Это в их природе. Они и так взысканы Богиней, так что с них спрашивать?
– Твоя слепота ко злу – это преступление. А твоя снисходительность – хуже преступления. И если ты будешь жалеть их, если ты с ними свяжешься, я убью тебя! Ведь ты сама научила меня убивать!
Я смотрела на нее, ничего не понимая. Она была в ярости, я впервые видела ее такой. На лбу выступил пот, губы побелели. И все из-за такой мелочи, как бегство Диокла и его возвращение?
– Ненавижу! – продолжала она. – Когда рождается мальчик, с ним нянчатся, его холят, как будущего племенного жеребца. А дочерей они не хотят иметь. Женщина – не человек, девочка – не человеческое дитя. Новорожденных девочек зачастую просто выбрасывают. Подбирай, кому не лень, если свиньи не сожрут, бери ее любой – разбойник, сводник, работорговец! Правда, на нашем острове, в отличие от других, закон запрещает обращать в рабство найденных детей. Поэтому, хоть меня и выбросили, я выросла как свободнорожденная, пусть мне не уставали повторять, что я – найденыш. Но это не спасло меня от рабства… впоследствии. И когда я дралась там, на Самофракии, когда буря выбросила вас на берег, то, глядя на какую-нибудь бородатую рожу, я думала: «Этот мог быть моим отцом», и била по ней с особым удовольствием!
– Послушай, – я коснулась ее плеча.
Митилена вздрогнула, как вспугнутая лошадь.
– От нас всех отказались отцы, по тем или иным причинам. И, возможно, кто-то из нас – впоследствии – действительно убил своего отца. Ничего не поделаешь. Надо не терзать себя, а строить жизнь. И вообще, – я слегка изменила тон, видя, что она успокаивается, – все, что ты говоришь о мужчинах – верно. Но раз Богиня допустила их существование, значит, зачем-то это нужно? Допускает же она, чтобы в мире были чума, наводнения и землетрясения. А то, пожалуй, люди жили бы вечно, и не было бы перерождения душ.
– Сейчас начнется проповедь Пути, – буркнула она и отошла. Но ярость ее улеглась.
Потом я выслушала сообщение Хтонии. Беседовать с ней, может, было не так интересно, как с Митиленой – ведь ей с детства были известны все истины, о которых я толковала – но необходимо. Хотя бы потому, что она, как никто, разбиралась в насущных вопросах. Вообще-то было уже достаточно молотить языком, как мужчины. Но впереди у меня был еще один разговор – именно с мужчиной, и, увы, наверняка самый длинный из всех.
Я пошла по воде к «Змее», предварительно стянув сапоги. Становилось очень жарко, и по берегу ходить лучше обутой. Однако купаться никто не лез – все-таки вчера у берега захоронили три сотни мертвецов. И, хотя большинство самофракийцев не слишком брезгливы, да и камнями покойников завалили старательно, все же желающих плескаться в волнах не находилось.
С борта «Змеи» мне кинули веревку, и я подтянулась наверх. На корабле все было в порядке, вахтенные заняты делом. И я с удовольствием подумала, что Келей – человек на своем месте. Чем бы ни была «Змея» раньше – сейчас это чистый и свободный корабль. Но, к сожалению, придется сейчас отвлечь Келея от
