трясутся, как у алкаша, – бубнил он тихим сиплым голоском, уткнувшись в вещи, – пристрелите! Будьте добреньки! – помолчал и добавил: – Даже водки не надо!
Васька с Мишкой звенели топором и трещали хворостом в кустах. У них тоже замерзли и подгибались от усталости ноги, и есть хотелось так, что уже и не хотелось.
«Надо отогреться», – думал Мишка, вынося очередную охапку. Сушняк ли они рубили или живую ольху, они не очень разбирали. В сумраке было не видно, а замерзшие кусты ломались с одинаковым треском. «Это не важно, все сгорит, – думал Мишка, – важно только зажечь». Он встал на колени и достал нож. Стружку уносило ветром.
– Рыжий, – заорал Мишка, – иди сюда с топором.
– Чего?
– Давай вот здесь вырубим кусты, закуток такой... да потом тент как-нибудь пристроим, – он закашлялся, – а то. – он опять зашелся кашлем и только покачал головой и махнул рукой на ветер.
Серега поднялся, и они втроем принялись расчищать. Потом долго возились. Серега, воюя с вырывающимся концом тента, предлагал плюнуть на все, поставить палатку и залезть в спальники, но Мишка снова взялся за костер.
– Нет, – разговаривал он сам с собой, – нужен огонь. Жратву надо готовить. Целый день не ели, – у него уже была целая куча стружки, но он все строгал и строгал.
Серега с Васькой подтащили лодку, поставили ее от ветра и к ней же как следует привязали тент. Дуть стало меньше.
– Может, правда, строганинки поедим, да и ладно. – подсел Васька.
– Нет, надо горячего сделать, – Мишка начал укладывать костер. – Серый, дай-ка там спички в буфете.
Не загоралось. То ли сырое было, то ли промокшее. Ветер сбоку вдруг откуда-то налетал. Руки совсем не слушались. Мишка засовывал их за пазуху, отогревал. Мужики легли вокруг, чтобы не задувало. Мишка в очередной раз сложил все аккуратно. Не торопился. Взял сразу полкоробка спичек.
– Ну, молитесь Богу, змеи! Как следует молитесь!
Спасли. Общими усилиями, а может, и правда молитвами, спасли. Огонек схватился, пополз нехотя. Мишка сам подкладывал. Ребята подавали ему подсушенные за пазухой стружечки. Огонь поднялся, но был еще хлипким, стружки сгорали быстро, они все вместе уже подкладывали осторожно. Загорелось. Мишка стоял на коленях, а Васька с Серегой лежали прямо на снегу и устало глядели на огонь. Как будто не знали, что дальше с этим огнем делать.
– Давайте, вставайте, – поднялся Мишка, – мороз такой... лежат! Воды принесите. – Он открыл буфет. – Суп сварим с вермишелью. Собака, замерзло все.
Был уже одиннадцатый час, когда Мишка стал одеваться и разбудил всех.
– Проспали к чертям, – ворчал недовольно. У него от вчерашних обносов все тело болело.
– А я еще бы врезал. Тепло сегодня было, – Серега натянул спальник на голову.
– Там снегом все накрыло, – Васька расстегнул молнию, – я вставал.
– А чего не разбудил?
– Да вы так дрыхли, – я и походил по вам. Ладно. Соберемся и попрем потихонечку. Дойдем.
– А сколько осталось? – Серега спросил так, будто этот вопрос ни разу не обсуждался и вообще и не был для них главным.
Мишка с Васькой сначала переглянулись озабоченно, может быть, каждый из них об этом и думал, но потом, глядя на «наивное» Серегино лицо, торчащее из спальника, заулыбались. В этом лице и вопросе было столько детской хитрости поспать, что они рассмеялись в голос, а потом не пойми от чего принялись хохотать. Мишка показывал пальцем на Серегу, а Васька, всхлипывал, вытирая слезы. Серега окончательно проснулся, нацепил очки, забормотал что-то, пытаясь укорять товарищей, но, заразившись от них, тоже расхохотался.
В белой-белой тундре на берегу седой от падающего снега речки стояла белая палатка и хохотала. Шапки снега на ее макушке вздрагивали и ползли вниз. Эти трое сумасшедших хохотали оттого, что не знали, сколько им еще идти. И как идти. И есть ли что-нибудь там, куда они идут. Бело было впереди. Снег шел по всей реке. И дальше по всей тундре, до самого океана. Пушистый и мягкий.
Мороз отпустил, было около нуля. Они собрали палатку. Лодку загрузили. Серега жарил мясо. На дорогу и на завтрак. Бросил на раскаленную сковородку два ломтя в палец толщиной. Куски стали заворачиваться, застреляли маслом, Серега, щурясь сквозь испачканные очки, выждал, перевернул ножом и почти тут же подцепил чуть зарумянившиеся куски в тарелку.
– Рубайте! Ростбиф окровавленный! – Он выплеснул почерневшее масло в кусты, налил нового и поставил сковородку на таганок. Все у него получалось легко и ловко. – Чего сидите?
– Любуемся, слушай, – Васька взял дымящийся кусок.
Мишка думал о чем-то.
– Счастье, – неожиданно серьезно, безо всякой шутки, произнес он, – это когда знаешь, что делать. И еще когда знаешь, что это дело нужно другим.
Серега следил, как в закипающее масло с шипеньем и клекотом падают снежинки. Повернулся насмешливо.
– ...И кому же это нужно... чтобы мы в такую задницу заперлись?
Мишка посмотрел на него серьезно.
– Ну, мне нужно... чтобы ты да Васька были сейчас здесь.
– Это мы уже поняли, – Серега бросил мясо на сковородку, – ты бы только предупредил, что так вот будет!
– А тебе не нравится? – Мишка взял свой кусок.
Серега глянул на него, утер мокрый нос тыльной стороной ладони и наклонился перевернуть.
– Пес ты, Мишаня! Сидели бы сейчас в теплом балке. В окошко смотрели бы! А, Вась?!
– Не-е, – морда у Васьки была довольная, – я не согласен. Кто бы мне сейчас мясо жарил, если бы ты в балке сидел.
Вышли наконец. Снег по-прежнему шел густой. Ничего впереди не видно было. Река сузилась. Иногда они плыли совсем узкими протоками и уже вскоре наткнулись на первый затор. Длинный. Обнесли, отчалили и через двести метров уперлись в большое белое поле. Это был не поворот. Это был прямой участок. Сходили посмотреть и вернулись. Река встала. Они вытащили лодку, уселись на нее и закурили.
Мишка устало глядел вниз по реке, и оттого что не видно было ничего, и оттого что он на всем этом настоял, слегка не по себе становилось. Балок, в который они должны были прийти три дня назад, все еще был впереди. За этой снежной стеной. И тундра все росла и росла в его неспокойном воображении. Она уже окончательно соединилась с небом, равнодушно превращая их в трех жалких беспомощных букашек. Эта речка, например, с тихим, колючим шорохом уходя под лед, спокойно принимала предназначенное ей и поэтому имела свое законное место. Она просто принадлежала этому небу, тундре, так же, как и тундра и небо принадлежали ей. А он, что был он со своей дурной волей?
Он очнулся и покосился на друзей. Васька, спокойно прищурившись, с сигаретой в углу рта, навязывал веревку на гермомешок. Серега сидел у берега с фотоаппаратом и с интересом ковырял палочкой шугу. И Мишка вдруг ясно понял, что все совсем не так. Что и Васька, и Серега, и он – тоже часть всего этого. И хотя их поведение отдавало и глупостью, и мальчишеством, на что-то, на какое-то свое место они здесь уже имели право.
Они взяли гермик с палаткой и спальниками, в другой, с личными вещами, засунули ружья, Васька до отказа набил «буфет» и взвалил на себя. Двинулсь вдоль берега по льду. Снег на реке сдувало, и шли они неплохо. Через полчаса сели отдохнуть.
Стояла речка. За всю дорогу в одном месте, на повороте почему-то была небольшая полынья. И все.
Так с перекурами и шли. Снег то стихал, и становилось хорошо видно, они всматривались вниз по реке, но никакого балка не было, – то шел гуще, и тогда они даже друг друга не видели. К половине пятого они уже здорово устали и молча сидели в затишке под обрывчиком. Курили, прикрывая сигареты от мокрого снега. Мишка думал о том, что до балка они сегодня могут не дойти, и если будет хорошее место для палатки, то надо останавливаться. Но вслух об этом не говорил.
