Гарри Поттер и Дары Смерти (перевод В. Сорокина)

среди этого мы росли, и Альбус… он с этим сроднился.

Глаза старика остановились на портрете девочки над камином. Сейчас, хорошенько оглядев комнату, Гарри понял, что это здесь единственный портрет. Не было ни фотографий Альбуса Дамблдора, ни ещё кого-нибудь.

— Мистер Дамблдор, — робко спросила Эрмиона. — Это ваша сестра? Ариана?

— Да, — с нажимом сказал Аберфорт. — Риты Москиты начитались, барышня?

Даже в розоватом свете камина было видно, как Эрмиона покраснела.

— О ней нам Элфиас Додж говорил, — сказал Гарри, пытаясь прикрыть Эрмиону.

— А, этот старый пень, — пробормотал Аберфорт, отхлёбывая медовухи. — По нему, с каждого стула, на котором мой братец сидел, солнце сияло. Ну, так считала куча народу, включая вас троих, как я погляжу.

Гарри промолчал. Ему не хотелось подымать сомнения и подозрения насчёт Дамблдора, которые смущали его уже не один месяц. Он сделал своё выбор, пока копал могилу для Добби, он выбрал идти по извилистой, опасной тропе, намеченной для него Дамблдором, принять, что ему не было сказано всё, что он хотел бы знать, просто доверять. Он не искал новых сомнений, он не хотел слышать ничего, что отвлекло бы его от цели. Он встретил пристальный взгляд Аберфорта, так щемящее похожий на взгляд его брата: от ярких голубых глаз было то же самое впечатление, словно они насквозь просвечивают то, что рассматривают, и Гарри подумал, что Аберфорт знает, о чём он думает, и презирает его за это.

— Профессор Дамблдор заботился о Гарри, очень, — сказала Эрмиона, очень тихо.

— Неужто? — сказал Аберфорт. — Занятно выходит, как много народу, о которых мой братец очень заботился, закончило гораздо хуже, чем было бы, не касайся он их вовсе.

— Что вы имеете в виду? — чуть слышно спросила Эрмиона.

— Не твоё дело, — сказал Аберфорт.

— Но утверждать такое — это очень серьёзно! — сказала Эрмиона. — Вы… вы говорите о вашей сестре?

Аберфорт уставился на неё горящими глазами. Его губы шевелились, словно он сжёвывал слова, не желая их говорить. Потом он разразился речью.

— Когда моей сестре было шесть лет, на неё напало трое мальчишек-магглов. Они видели, как она колдовала, подсмотрели сквозь ограду заднего двора. Она была совсем крошкой, не могла управлять магией, никакой ни волшебник, ни ведьма в таком возрасте не могут.

Полагаю, увиденное их напугало. Они проломились сквозь забор, и когда она не смогла объяснить им, в чём фокус, малость перестарались, пытаясь заставить маленькую уродину больше этакое не вытворять.

В свете от очага глаза Эрмионы стали огромными; Рона, казалось, подташнивало. Аберфорт встал, высокий, как Альбус, и неожиданно грозный от гнева и силы охватившей его боли.

— Это сломало её, то, что с ней сделали: она так никогда и не оправилась. Она не могла творить магию, но не могла и избавиться от неё; магия ушла вглубь, свела её с ума, вырывалась наружу, когда она не могла её сдержать, и тогда моя сестра бывала странной и опасной. Но чаще всего она была ласковой, и испуганной, и безобидной.

И мой отец нашёл ублюдков, которые это сделали, — сказал Аберфорт, — и задал им. И его за это засадили в Азкабан. Он так и не сказал, почему он это сделал, потому что узнай Министерство, какой стала Ариана, её бы на всякий случай заперли в Святом Мунго. В ней, неуравновешенной, со взрывами магии, когда она не могла её сдержать, увидели бы серьёзную угрозу Международному Статуту Секретности.

Нам надо было содержать её, чтобы всё было безопасно и тихо. Мы переехали в другой дом, объявили её больной, и моя мать ухаживала за ней, старалась, чтобы она была спокойна и счастлива.

— Я был её любимцем, — сказал он, и при этих словах из-за морщин и растрёпанной бороды Аберфорта словно выглянул нескладный подросток. — Не Альбус, тот, когда бывал дома, не вылезал из своей спальни, читал свои книжки и пересчитывал свои награды, поддерживал свою «переписку со знаменитейшими магами тех дней».

Аберфорт хмыкнул: — Он не хотел отвлекаться на неё. Она любила меня больше всех. Я мог уговорить её есть, когда это не получалось у моей матери, я мог успокоить её, когда у неё был припадок, а когда она была спокойная, она помогала мне кормить коз.

Потом, когда ей было четырнадцать… Понимаешь, меня там не было, — сказал Аберфорт. — Будь я там, я бы её успокоил. У неё был припадок, а моя мать — она была уже не такая молодая, и… в общем, несчастный случай. Ариана не владела собой. Но моя мать погибла.

Гарри чувствовал странную смесь жалости и отвращения; он не хотел больше ничего слышать, но Аберфорт продолжал говорить, и Гарри подумал, как давно он последний раз об этом рассказывал; а может, он и никогда не рассказывал об этом…

— Ну, это поставило крест на кругосветной прогулке Альбуса с малышом Доджем. Эта пара приехала к нам домой на похороны моей матери, а потом Додж отбыл, сам по себе, и Альбус остался, как глава семьи. Ха!

Аберфорт плюнул в очаг.

— Я буду смотреть за ней, сказал я ему, мне плевать на школу, я останусь дома и всё такое.

Он сказал мне, что мне надо завершить образование, и что он будет делать всё, что делала наша мать. Низковато для сударя Совершенства: присматривать за полусумасшедшей сестрой, не давать ей по три раза в неделю разнести дом — за это призов не положено. Но пару месяцев он держался молодцом… пока этот не появился.

Сейчас взгляд Аберфорта стал просто угрожающим.

— Гринделвальд. Наконец-таки мой братец нашёл себе равного для разговоров, такого же блестящего и талантливого, как он. А присмотр за Арианой можно было и отложить, пока они там высиживали свои планы нового Волшебного Порядка, и отыскивали Дары, и вообще занимались тем, что им было интересно. Великие планы на пользу всему Волшебному народу, и если про одну-единственную девочку позабыли, так разве это важно, когда Альбус трудится для большего блага?

Но через пару месяцев я был этим сыт, меня достало. Мне подходило время возвращаться в Хогвартс, и я сказал им, обоим, рожа в рожу, вот как тебе сейчас, — и Аберфорт наклонился к Гарри, и не надо было воображения, чтобы увидеть в нём подростка, тощего, жилистого и злого, поднявшегося на старшего брата. — Я сказал им, что лучше бы вы с этим завязали. Её нельзя перевозить никуда, не такое у неё здоровье, вы не можете взять её с собой туда, куда вы себе напланировали, о чём натрепали в своих умных речах, когда сами себя настропаляли. Ему это не понравилось, — сказал Аберфорт, и отблеск огня на стёклах очков опять скрыл на мгновение его глаза, и они опять показались белыми и слепыми. — А Гринделвальду не понравилось ну вообще. Он разозлился. Он сказал мне, какой же я тупенький мальчуган, что пытаюсь путаться под ногами у него и моего гениального брата…

Разве я не понимаю, что моей бедной сестрёнке не придётся прятаться, как только они перевернут мир, и выведут волшебников из укрытия, и научат магглов знать своё место?

И мы поспорили… и я вытащил палочку, и он вытащил свою, и я испытал, как лучший друг моего брата накладывает на меня Пыточное заклятие… Альбус попытался его остановить, и мы все втроём передрались, и все эти вспышки и грохот вывели её из себя, ей было этого не вынести…

Вся кровь ушла из лица Аберфорта, словно его смертельно ранило.

— …я думаю, она хотела помочь, но она же сама толком не понимала, что делает, и я не знаю, кто из нас это сделал, любой из нас мог — и она была мертва.

На последнем слове он замолк, и упал на ближайший стул. У Эрмионы лицо было мокрое от слёз, а Рон был бледный, совсем как Аберфорт. Гарри чувствовал только нежелание принять всё это, он хотел ничего этого не слышать, хотел как-нибудь вытереть это из памяти.

— Мне так… мне так жаль, — прошептала Эрмиона.

— Ушла, — выдавил Аберфорт. — Ушла навеки.

Он утёр нос рукавом и прочистил горло.

— Понятное дело, Гринделвальд свалил. За ним и так уже всякое числилось, у него на родине, он