рациональные “оболочки” индивидуальных “эго” разрушаются и каждый человек
становится частичкой коллективного “эго”, участником народной души.
Фрейдовский подход к художественной фантазии не акцентирует различий между
сознанием и бессознательным, а наоборот, стремится выявить переходы и
взаимосвязи между ними, найти общее в фантазировании гениев, средних нормальных
людей и невротиков.
§10. Культура и религия.
Искусство — золотой фонд культуры. Художественная фантазия дает “эрзац
удовольствия”, компенсирующий культурные запреты. Искусство открывает путь к
коллективному переживанию возвышенных и моральных чувств, сплачивает людей
духовно, дает повод каждому гордиться своей национальной культурой. Вместе с
тем, искусство — глубоко индивидуально. Художественное творчество и приобщение к
нему — добровольны, избирательны. Никто никого не принуждает к искусству, оно не
порождает навязчивых идей, его образы органично вливаются в поток жизни, не
сковывая и не ограничивая его. При всей своей фантастичности, искусство не
искажает здорового, трезвого видения реальности, не поддерживает в людях
нетерпимость и закрытость. Оно служит материалом для духовной работы, питает
свободную творческую личность.
Иначе обстоит дело с религией. Она, может быть, является наиважнейшей частью
психического инвентаря культуры, обеспечивает надежность человеческого поведения
в быту и критических ситуациях, перед лицом смерти и страданий не позволяет
вернуться в животное состояние. С раннего детства в человеческой душе живут
тревоги, страх перед роком и смертью, чувство беспомощности перед лицом
огромного, непонятного мира, насыщенного мощными силами и энергиями. Ни
искусство, ни наука, ни философия не дают надежной опоры в ситуации
противостояния этим силам, хотя бы потому, что эти формы сознания — элитарны.
Среднему человеку, как правило, недоступны не только изощренные размышления
философов и ученых, но и шедевры художественной классики. Овладение культурой,
соблюдение предписаний и создание материальных и духовных ценностей требует от
человека усилий и жертв. Где найти энергию для этих усилий и как примириться с
жертвами?
Проблема эта решается радикальным образом только с помощью религии, которая
формирует у человека целостное, наглядное, каждому доступное мировоззрение,
отвечающее глубинным чувствованиям и включающее в себя важнейшие идеалы, запреты
культуры. Религия создает арсенал психологический орудий, позволяющих сделать
человеческую беспомощность переносимой. Она ограждает от опасностей природы и
травм, причиняемых обществом.
Главный смысл религии таков: все в нашем мире существует ради какой-то высшей
цели, страдания и перипетии человеческой судьбы — ниспосланы свыше и служат, в
конечном итоге, облагораживанию души человека. Все, что совершается — есть
исполнение намерений какого-то непостижимого для нас ума, который все понимает и
направляет ход событий к радостному для нас исходу. За каждым присматривает
благое, хотя и строгое, провидение. Оно оберегает нас от беспощадных природных
сил. Даже если земные авторитеты бессильны и некомпетентны, высшая божественная
мудрость всегда сохраняет свою власть. Всякое добро — вознаграждается, всякое
зло — наказывается, если не в этой жизни, то в последующих существованиях. Таким
образом, все ужасы, страдания и трудности — искупаются. Жизнь после смерти
обязательно исполнит все то, чего мы не смогли дождаться на Земле.
Таков нравственно-интеллектуальный итог религиозного развития. В этом синтезе
все крупицы мудрости, справедливости, благости, рассеянные в природе, обществе и
судьбах отдельных людей собираются воедино и представляются как черты и замыслы
одного божественного лица, создавшего мир и каждого из нас.
Народ, который сумел преодолеть многобожие и соединить в одном лице все
божественные свойства был этим очень горд. И он быстро “нащупал” земное,
человеческое ядро религиозных требований, которое с самого начала скрывалось за
образом Бога, а именно, фигуру Отца, способного поддерживать, спасать,
награждать и наказывать. Когда Бог стал единственным, отношение к нему обрело
интимность и напряженность детского отношения к отцу. Ребенок много делал в
детстве для того, чтобы заслужить отцовскую похвалу и расположенность. И еще
больше делал для божественного Отца целый народ. И понятно, что каждый народ
хотел бы получить взамен награду — стать “избранным” народом, как евреи —
“избранной страной”, как США или Россия, иначе говоря — единственным любимым
ребенком. Итак, Бог есть возвысившийся отец.
Почему же отцовский комплекс ребенка всплывает в сознании взрослого, зрелого
человека? Это происходит, во-первых, в силу фундаментальности детских
переживаний (“ребенок — есть отец взрослого“). Во-вторых, потому что либидо
всегда привязывается к своим объектам, образы которых персонифицируются и
начинают выполнять защитную функцию. И, в-третьих, взрослый человек не меньше,
чем ребенок, нуждается в защите от мощных, чуждых сил мира. В борьбе с ними у
него нет реального помощника, он должен сам его измыслить, сфантазировать в
соответствии с отцовским образом. В отношении к отцу всегда проступает
амбивалентность: к нему тянутся, им восхищаются и его боятся. Он сам
представляет собой угрозу — видимо, ввиду характера его отношений с матерью,
которой он повелевает. Ведь мать — главный источник тепла, пищи, заботы и ласки.
Приметы такой амбивалентности запечатлены во всех религиях. Бог не только сам по
себе любвеобилен, но и строг. Он является средоточием божественного блага и
повелителем земных благ. От него зависит, станут ли эти блага доступны человеку.
Таким образом, обнажается психологический генезис религиозных переживаний.
Потребность в любящей защите, которая когда-то удовлетворялась присутствием
отца, вызывает веру в существование Бога и во множество других вещей, которые
никогда никому не были явлены и существование которых нельзя доказать. Фрейд
считает, что вера в мировую справедливость, бессмертие души, приход мессии и
утверждение золотого века, не говоря уже о вере конкретных людей и народов в
исполнение их заветных чаяний столь наивны, столь неправдоподобны, столь сильно
противоречат добытому в трудах знанию, что мы вправе сравнивать их с бредовыми
идеями. Сходство религии с неврозом подтверждается еще и тем, что религиозные
иллюзии не случайны, а строго соответствуют самым древним, настойчивым желаниям
человека. В этом их сила, но также и слабость.
Называя религиозные верования иллюзиями, Фрейд не хочет сказать, что они — суть
заблуждения. Психоанализ не оценивает истинности или ложности религиозных или
иных идей, а лишь выясняет их психологическое значение — на фоне того, что нам
известно из опыта и того, на что направлены наши желания. Большинство общих
идей, выработанных человечеством, столь же недоказуемы, сколь и неопровержимы.
Для Фрейда лишь научная работа, то есть опытное, целенаправленное,
систематическое исследование может вести к познанию реальности. Однако — и здесь
мы должны воздать должное интеллектуальному мужеству Фрейда, — он задает сам
себе вопрос, угрожающий его собственным убеждениям. Если религия есть иллюзия,
