то не следует ли считать иллюзиями также веру в государство, уважение к
собственности, праву, веру в любовь и веру в науку? Самые тщательные наблюдения
и самые строгие научные рассуждения не очень то далеко продвинули нас в
постижении внешней реальности. Но Фрейд признает, что он не в силах ответить на
столь широко поставленный вопрос об истинности или иллюзорности культуры и
сужает его, ограничиваясь прослеживанием судеб одной — единственной иллюзии —
религиозной.
Фрейд предоставляет право высказаться воображаемому оппоненту, который стоит на
страже культуры и хочет избежать разрушительного антирелигиозного скептицизма.
Оппонент говорит, что уж если мы признали ценность культурных верований, их
защитную функцию, согласились с тем, что холодная наука дает слишком мало
человеку, который живет преимущественно жизнью чувств и влечений, то зачем же
отбирать у него религию, которая поддерживает и греет душу, зачем отбирать нечто
весьма значимое, не давая ничего взамен?
Отвечая на этот упрек, Фрейд замечает, что религию критиковали уже множество раз
— почти безрезультатно — и он не столь самоуверен, чтобы думать, что именно его
критика разрушит религию. Второе замечание оппонента сводится к тому, что
критика религии может повредить самому психоанализу — любимому детищу Фрейда.
Люди теперь скажут: “Ага, вот куда ведет психоанализ, к отвержению Бога и
нравственного идеала! Об этом мы догадывались и раньше. Теперь ясно, что
психоанализ — не наука, а критическая идеология, обосновывающая атеизм”. Но и
это возражение Фрейд отводит. С его точки зрения, психоанализ — есть научный
метод исследования, подобный, скажем, исчислению бесконечно малых, и его, в
принципе, можно использовать, как для критики, так и для обоснования религиозных
верований, чем умные защитники религии уже не преминули воспользоваться.
Фрейд полагает, что его могут обвинить еще и в непоследовательности, в том, что
он противоречит самому себе. Указав сначала на первостепенную значимость
религии, он затем развенчивает ее. Этот упрек он готов стерпеть: лучше
откровенно признать противоречивость своих убеждений, чем делать вид, что все
кажется тебе ясным и согласованным. Вопрос в том, каково объективное основание
противоречивости наших мнений.
Объясняя свою непоследовательность, Фрейд становится на эволюционно-историческую
точку зрения: то, что хорошо, важно и необходимо на ранних стадиях развития,
должно быть отброшено, снято, когда организм или общество достигают зрелости.
На заре культуры религия оказала человечеству великую услугу: усмирила дикие,
антисоциальные влечения, поддержала разумные и полезные запреты: не убивать
ближнего, не желать жены его. Но разумное “я” человека долгое время было слишком
слабым и не могло бы, без помощи религии, божественного 'сверх-я' противостоять
искушению убийства и инцеста. Если бы эти запреты нарушались, общество бы
оказалось ввергнутым в хаос. И все же религия не вполне справилась со своей
задачей: люди по-прежнему чувствуют себя несчастными, они недовольны культурой и
вынашивают планы ее переустройства.
Неправильно связывать современный кризис культуры с упадком религиозности. Даже
во времена ее высшего расцвета люди не были более счастливыми и нравственными,
чем сегодня. Верно, что наука подтачивает основы веры. Но для образованных и
мыслящих людей в этом нет большой беды. Невозможность найти утешение в Боге с
лихвой окупается тем, что мыслящему уму открыты бесконечные горизонты. Страсть к
познанию, вера в истину и разумное жизнеустройство дают направление нашим
поискам. Ощущение “самореализованности”, полноты бытия — у ученого не меньше,
чем у верующего. Но все-таки нельзя не видеть, что упадок религии угрожает
подорвать культуру. Для людей необразованных, угнетенных, своим трудом
поддерживающих культуру, но не пользующихся ее плодами — атеизм опасен. Все они
— потенциальные враги культуры. И если они воспользуются выводом науки о том,
что Бога нет, не ощутив ее внутренне, не испытав ее облагораживающего и
возвышающего воздействия на душу, если они уверуют, что земные грехи не
наказуемы Божьим судом, то вряд ли что-нибудь, кроме силы, удержит их от того,
чтобы убивать, грабить и насиловать. Итак, либо строжайшая опека над массами,
враждебными культуре, либо основательный пересмотр отношений между культурой и
религией.
Вряд ли можно возражать против такого пересмотра. Но странно, что Фрейд не видит
на пути к нему “никаких особенных трудностей”. Пересмотр этот уже происходит, но
к чему он, в конечном итоге, приведет, об этом мы можем только гадать.
Рациональные соображения, относящиеся к соблюдению законов и моральных норм, как
не имели, так и не имеют силы. Серьезнейшие опасности, связанные с
демографическим и экономическим ростом никоим образом не преодолеваются даже
после их осознания. Надежда Фрейда на то, что “заразительное действие” святости
в эпоху секуляризации распространится с немногих важных запретов на все другие
культурные установления кажется нам наивной. Фрейд предлагает “вывести Бога из
игры” и “честно признать чисто человеческое происхождение всех запретов”. Но тут
же, как бы спохватившись, отмечает, что “рациональные мотивы” мало что могут
сделать против страстных влечений. На что же, в таком случае, надеяться после
того, как религия будет низвержена? Без религии человек еще острее ощутит свою
малость и беспомощность, почувствует себя ребенком, покинувшим родительский дом,
где было так тепло и уютно. Но ведь и ребенком нельзя вечно оставаться! Что
возместит нам утрату религии? Фрейд полагает, что возмещением будут: опора на
собственные силы, знание, умение применять его и растущая мощь науки. Перестав
верить в загробное существование и сосредоточив силы на земной жизни, человек,
пожалуй, добьется того, чтобы жизнь стала сносной для всех и культура никого не
угнетала.
Выступая как психолог и врач, Фрейд постоянно проводит аналогию между религией и
детским неврозом, выражая уверенность, что человечество преодолеет эту
невротическую фазу. Перейдя в наступление против воображаемого оппонента, он
говорит, что голос интеллекта слаб, но не умолкает, пока его не услышат. Ничто
не может противостоять разуму и опыту, а религия слишком явно противоречит им
обоим. Тем, кто собрался до конца защищать религию, будет плохо, когда она
обесценится. Они тогда будут должны усомниться во всем. Но те, кто готовы стать
взрослыми и возложить надежды на нового Бога-Логоса — выиграют, так как они не
имеют несбыточных надежд и верят в науку, которая не обесценится никогда. Наука
еще молода, но во многих ее областях уже выявлено твердое и достоверное ядро
знания. Вера в то, что знания можно получать помимо науки, путем наития,
откровения — чистая иллюзия.
§11. Происхождение и перспективы культуры.
Постоянно наталкиваясь в своих исследованиях на факт репрессивности культуры, на
противоречие между ее требованиями и природными влечениями Фрейд не мог не
задавать себе вопроса о том, как возникла культура, каким образом импульсивный,
невоспитанный дикарь смог побороть в себе агрессивные и антисоциальные
наклонности. Очевидной казалась избыточная репрессивность культуры. Но останется
