упрощении, он отвечает: “Я потратил 40 лет, чтобы сделать мою психологию
понятной. Я мог бы сделать ее еще более простой, сказав, что все неврозы — от
тщеславия. Но и это могло бы оказаться слишком сложным для понимания многих”.
Об Адлере были высказаны различные, в основном, положительные мнения. Его
считали, правда, “чересчур самолюбивым”. Ф. Виттельс, называя Адлера “на
редкость умным человеком”, все же отмечал, что тот “пожинает дешевые лавры”,
стремясь объяснить психоанализ профанам на языке “здравого смысла” и этим, по
сути дела, отбрасывает глубочайшую проблематичность этого “здравого смысла”,
который необходимо истолковывать, исходя из бессознательных механизмов. Дж.
Раттнер говорил об Адлере, как о великолепном ораторе, который “заставлял
каждого думать вместе с ним”. К. Роджерс вспоминает, что был поражен “обманчиво
простой манерой Адлера обращаться к ребенку” и признает, что очень многому
научился от него.
Живя в США, Адлер много путешествует, выступает с лекциями в разных странах.
Неизвестность о судьбе дочери — это боль последних лет его жизни. Все силы
Адлера были направлены на одну цель — воспитание детей и воспитание
воспитателей. В 1937 году Адлер умирает от сердечного приступа во время
лекционной поездки в Шотландию.
§2. Адлеровская критика Фрейда и философские основы психоанализа.
Адлер не был философом, теоретиком по складу ума. Но он одним из первых
почувствовал, что психоанализ не имеет твердых мировоззренческих оснований,
содержит немало внутренних противоречий и держится, во многом, на авторитете
своего основателя. Адлер выступил с критикой “сексуальной теории” Фрейда,
расценивая ее как биологизаторскую. Он утверждал, что Фрейд недооценивает
сознание, придавая слишком много значения бессознательной сфере. Указывал на
двусмысленность основополагающих понятий психоанализа: “Если вы спрашиваете,
откуда берется вытеснение, вам говорят — от цивилизации, а если вы хотите
узнать, почему возникла цивилизация, вам отвечают — от вытеснения”. Адлер, как
мы видим, обвиняет Фрейда в использовании “порочного круга” при доказательстве.
Фрейд был отчасти прав, когда отвечал Адлеру, что волнующая его проблема
несколько напоминает проблему курицы и яйца. Но все же нельзя от нее отделаться
и с помощью остроты. Если культура призвана адаптировать человека к природной
среде, то почему она репрессивна? Если же она развивается по пути репрессии
человеческих влечений, то каков источник этих репрессий?
Сегодня можно было бы более обстоятельно ответить на этот вопрос, сославшись, в
частности, на теорию стресса Ганса Селье и гипотезу Б. Ф. Поршнева о “срывных
реакциях”. Суть последней заключается в том, что первые мощные вытеснения
возникли в результате воздействия на человека не культурных, а природных
факторов.
Сменив лесной образ жизни на равнинный, предки человека столкнулись с новыми
опасностями. Их соседями стали существа, гораздо более оснащенные биологически,
быстро бегающие, дальнозоркие, снабженные острыми клыками, когтями и толстой
шкурой. При встрече с рысью или леопардом человек оказывался беззащитным. От
испуга, вместо того, чтобы бежать или нападать, он “впадал в ступор”. Сильнейшие
травмы вызывали расщепление психики, оставляли след в виде навязчивого действия.
Последнее могло иметь не только значение невроза, но и быть социально полезным.
Например, служить мотивом выполнения какой-то монотонной трудовой операции, на
которую у нормальных людей просто не хватило бы терпения. Кроме того, испуг
тормозил внешнюю условно-рефлекторную активность и усиливал активность
внутреннюю, психическую, на почве которой стало формироваться сознание. Таким
образом, из “срывных реакций” как из “сырья” методом случайного отбора и с
помощью общественных поощрений могли воспитываться навыки, которые помогали
коллективу в его борьбе за существование. Так, согласно Б. Ф. Поршневу, возникли
речь, орудийная деятельность, культурные символы, которые могли тормозить или
усиливать инстинктивные импульсы. Особенно ценной оказалась невротическая
привычка отвечать на травмирующие ситуации не внешним действием, а активизацией
сознания, стрессом. Стресс способствовал мобилизации родовых потенций,
активизировал нервную систему. Само бодрствующее сознание, способность долгое
время удерживать внимание на каком-то объекте можно рассматривать как
невротическую реакцию, пролонгированный стресс. Сознание в развитом виде — есть
аномалия с точки зрения животно-инстинктивной целесообразности. Но оно оказалось
в высшей степени полезным при переходе к общественному состоянию. На его основе
стала развиваться культура, организм стал приспосабливаться к среде в очень
широком диапазоне условий и, самое главное, человек научился оперировать
символами и обобщенными понятиями.
Основная особенность психоанализа, привлекавшая к нему многих мыслящих людей,
даже если они не были согласны с Фрейдом, состояла в новом видении личности,
характера и судьбы человека. Это новое видение, с одной стороны, претендовало на
строгую научность, а с другой — питалось романтическими настроениями, открывало
перед каждым, приобщенным к психоанализу, огромную и непривычную свободу в
душевном и духовно-культурном мире. Суть этого нового видения человека, которое
возникло не при помощи какой-то выдумки, а на основе идей, уже витавших в
воздухе, состояла в том, что личность не есть простая сумма черт характера,
обусловленных обстоятельствами рождения, детства и специального окружения.
Личность — динамическая система, в которой все связано со всем. Она глубоко
укоренена в своем прошлом, наделена мощной энергией, устремлена в будущее. Она
не сводится к конгломерату привычек, одни из которых являются здоровыми, а
другие — патологическими и безнравственными. Сколь бы противоречивыми и
малозначительными ни казались отдельные поступки человека, черты характера,
невротические отклонения, все они — проявления единого внутреннего “ядра”
личности.
Поводом к открытию этого невидимого ядра послужила гениальная догадка Брейера и
Фрейда, опубликованная в их совместном отчете в 1896 году. Суть ее в том, что
каждое невротическое расстройство “имеет смысл”. Невротическая акцентуация,
историческое “выпадение” какой-то функции, какого-то звена личности — все это
значимые акт” поведения, с помощью которых человек хочет достигнуть какой-нибудь
цели или избавиться от страдания. Невротические поступки являются одновременно и
необходимыми и свободно избираемыми.
Самое поразительное то, что не только невротик, но и обыкновенный человек чаще
всего не знает истинных мотивов своего поведения, выдвигает вместо них “мнимые
причины”, “рационализации”, с помощью которых он защищается от обидных,
унизительных мыслей, разрушающих его мнение о самом себе. При этом истинные
мотивы, вытесненные в бессознательное, прорываются то тут, то там в
замаскированной форме в поступках, эмоциональных реакциях, описках, забываниях,
оговорках, фантазиях, сомнениях, “идеях фикс”, отстаиваемых с особой
настойчивостью. Через эти отклонения можно быстрее и легче проникнуть в ядро
личности, чем через ее серьезные и взвешенные заявления. Наблюдения человека —
