свидетельствуют о здоровье, нормальном состоянии, а их отсутствие — о патологии.
Того, кто никого и ничего не любит и ни на что не надеется — нельзя считать
человеком.
Экзистенциальные потребности ниоткуда не выводятся. Они даны вместе с жизнью, в
то время как специфические потребности организма и духовно-культурной жизни
обусловлены полом, возрастом, гражданским состоянием и другими конкретными
обстоятельствами.
“Человеческая ситуация” в основе своей — противоречива, драматична. Разум —
гордость и достоинство человека — есть также и его проклятье. Всякое затруднение
человек преодолевает с помощью мысли. Но чем шире и яснее он мыслит, тем острее
и мучительней осознает свое одиночество, свою конечность, смертность и
ограниченность. Итог мудрости, к которой приходит человек к концу жизни — это
сократовское: “Я знаю лишь то, что ничего не знаю”. Это не острота, а адекватное
выражение “человеческой ситуации”. Человек не может удовлетвориться ограниченной
суммой знаний, монотонно-инстинктивным существованием или добросовестном
выполнение социальной роли. Он всегда преодолевает самого себя, нарушает
какие-то границы.
Социальная жизнь и динамизм истории с ее скачками “вперед” и откатами “назад” —
связаны, по Фромму, не столько с социальными и классовыми противоречиями,
сколько с экзистенциальными дихотомиями, укорененными в человеческой природе.
Эти дихотомии принципиально неразрешимы — ни практически, ни интеллектуально.
Например, сколько бы человека ни думал о естественности смерти для каждого
живого существа, он никогда не сможет приучить себя к мысли, что его
когда-нибудь не будет на свете. Как неразрешима дихотомия между “бытием к
смерти” и верой в бессмертие, так неразрешимо и противоречие между богатством
родовых возможностей и ограниченностью их реализации отдельным человеком. Полная
самореализация личности должна была бы означать возможность для человека
испытать все, что, в принципе, может испытать человек. Но мы знаем, что всякий
успех, всякое достижение покупаются ценой какого-то ограничения. Любовь, наука,
искусство требуют огромной самоотдачи, а значит — отказа от многого. Отсюда —
вечная неудовлетворенность человека настоящим. Кто может сказать: “Остановись,
мгновенье, ты — прекрасно”? Неудовлетворенность, извечное ощущение
противоречивости бытия заставляют человека творить, искать, познавать.
Еще одна дихотомия экзистенциального типа просматривается в общении. Человек
страстно стремится к душевному контакту с другим человеком, к неограниченному
взаимопониманию и доверию. Однако он ощущает невозможность проникнуть до конца в
мир другого человека. Если есть в мире что-то недоступное, невыявляемое,
таинственное — это душа Другого.
Эти и другие экзистенциальные дихотомии определяют структуру человеческого
сознания. Испытывая тревогу и озабоченность, человек напрягает силы, разум,
предпринимает колоссальные усилия, благодаря которым непрерывно меняются и
перестраиваются формы его бытия, творится мир культуры. Надежды на окончательное
разрешение человеческих проблем в некоем идеальном обществе, “земном Раю” —
иллюзорны. Человек обречен, подобно Сизифу, вкатывать каждый день камень на
вершину горы, чтобы затем наблюдать, как он срывается вниз. Если “сизифов труд”
имеет смысл, то не в конечном результате, а в самом духовном становлении.
Человек учится мужественно нести бремя свободы, не надеясь на помощь свыше, без
веры в рай на земле и блаженство в загробном мире.
Фромм считает важным четко отграничить экзистенциальные проблемы от социальных и
психологических. Человек никогда не перестанет мечтать о бессмертии и стремиться
к нему. Но есть мечты и мечтательность. Мечты, фантазии, могут быть проектами
будущих поступков и культурных деяний. Мечты о бессмертии не бессмысленны. Из
стремления к бессмертию вырастает, в конечном итоге, вся духовная культура.
Устав от борьбы и волнений, человек переносит осуществление своих надежд в
потусторонний мир и тогда теряет творческую активность, как бы умирает для
земной жизни. Если же он сосредотачивает свои помыслы только на предметах
земного мира, то становится частью природы, вещью среди вещей, подверженной
тленью и гибели. Таким образом, и отказ от мира, и отказ от веры в бессмертие,
влекут за собой утрату смысла жизни.
Поэты и философы давно заметили, что ощущение наибольшей полноты, осмысленности
жизни возникает в ситуациях борьбы и риска, когда жизнь ставится на карту. “Лишь
тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой”. (Гете). Этим,
во многом, объясняется и странное пристрастие человека к войне, к драке,
азартным и политическим играм. Тот ничего не поймет в истории и политике, кто
попытается объяснять мир, войну, революцию, преступление и добродетель — только
утилитарными, рациональными мотивами. Ощущение риска и непрочности бытия служит
устойчивым фоном принятия решения. Но полное погружение в земную игру
случайностей — обессмысливает жизнь.
Противоречие между конечностью земного и бесконечностью духовного бытия придает
человеческой жизни непреходящий драматизм. Если бы людьми двигали силы,
обусловленные только конкретными потребностями, такими, как голод, половая
потребность, желание физических удовольствий, они давно бы пришли к
какому-нибудь компромиссу и история прекратилась. Все попытки реализовать
идеальный, устойчивый порядок терпели неудачу. И даже в сегодняшнем стремлении
утвердить на Земле идеал западной цивилизации с ее ценностями правопорядка,
стабильности, потребления, Фромм видит утопию: ему представляется, что
европейская цивилизация — это “мегамашина”, которая превращает человека в
“винтик”.
Человеческая ситуация была и остается открытой, проблематичной. Человек обречен
на вечные поиски. Он всегда будет мечтать и действовать, побеждать и терпеть
поражения.
§6. Историческая индивидуация и “бегство от свободы”.
“Бегство от свободы” — одна из самых удачных и емких философских метафор Фромма.
Она относится к феномену ухода человека от ответственности, боязни трезво и
мужественно осознать свои проблемы. Бегство от свободы — это бегство от разума,
попытка укрыться под сенью мифов и идеологий.
Смысл исторического процесс Фромм видит в прогрессирующей индивидуации, т.е.
освобождении личности от власти стада, традиции, авторитета, укреплении
независимости и права самостоятельно принимать решения. История — не
плавно-восходящий, а, скорее, возвратно-поступательный процесс, в котором
периоды освобождения и просветления чередуются с периодами “бегства”, возврата к
рабству и помрачению ума. Процесс истории Фромм предлагает рассматривать в свете
“человеческой ситуации”, суть которой сводится к следующему.
Предок человека, несмотря на свою физическую уязвимость и подверженность многим
опасностям, не знает страха смерти. Подобно животному он слит с природой.
Сознание еще не отделилось от бессознательного. Человек живет в мире мифов,
среди могущественных существ, которые ему покровительствуют. На какой-то ступени
