– Ира, ну… – Он досадливо потер затылок. – Постой, не убегай!
Но я уже хлопнула дверью.
Сбежала по лестнице. Схватила с вешалки свое пальто и, ни с кем не простившись, выскочила на улицу. Пробежала до конца переулка, свернула за угол и сразу же юркнула в двери продуктового магазина. Если Талов и кинется в погоню, он меня нипочем не догонит.
Тем не менее решила пронаблюдать, кинется или нет.
Пристроившись возле витрины, я увидела Мишу почти сразу. Он стремительно вышел на перекресток. Повертел головой. Прошел еще немного вперед и наконец вытащил из кармана мобильник. «Сейчас будет звонить!» – со злорадством подумала я. И точно. Через секунду в сумке слаженно грянуло: «И нет нам покоя, гори, но живи…»
«То-то же! И не будет тебе отныне покоя. Мучайся, гад! – злопыхала я, игнорируя вызов. – Что бы там за это время ни произошло, знать ничего не хочу. К черту тебя с твоими проблемами!»
Талов порывистым жестом оборвал звонок. Пнул подвернувшуюся под ногу пустую банку. И побрел обратно.
Я на всякий случай выждала еще минуту. И только собралась уже было покинуть свое убежище, как сзади неожиданно раздалось:
– Чижова! Итить твою за ногу! Ты-то чего здесь забыла?
Обернувшись, я увидела Оксанку, направляющуюся к дверям. В каждой руке у нее было по небольшому пакету.
– А ты чего?
– Я вот пытаюсь сформировать комплект сувениров из Нижневартовска. Понятия не имею, что там может продаваться, но, думаю, все то же самое, что в Москве.
– Слушай, Оксанка, у меня тут с Таловым вышел небольшой конфуз. Короче, на работу я больше не вернусь. Во всяком случае, сегодня.
– Вот елки зеленые! А что у тебя с ним произошло?
– Да ну! Даже говорить не хочу на эту тему. Козел он, Оксан, понимаешь?
– Да куда уж понятнее? Только мне теперь тоже боязно в офис соваться. Я же про эту тмутаракань не знаю ничего. Уж тем более про вертолеты. Надо бы хоть в Интернете покопаться, что ли. Придумать стройный рассказ. А то проколемся где-нибудь как пить дать. Может, ну его на фиг? Махнем сейчас ко мне, нажремся с тоски. Ну и детали заодно обмозгуем.
– А давай! – недолго думая, согласилась я.
Мы поймали такси и уже через сорок минут были у Оксанки дома.
Пить решили настойку «Рябинушку» из комплекта «нижневартовских сувениров».
– Вот, смотри, – говорила Оксанка, перескакивая с сайта на сайт, – эту часть про гражданские и военные вертолеты можно взять отсюда. Ну, подумаешь, компания в Люберцах находится. Это же неважно. А вот здесь, глянь! Очень хорошо прописан портрет человека, выращенного в суровых условиях Севера. Видишь?
– Ну! И зачем он нам нужен? У нас же не про таежников фильм.
– Ну и что? Зато какая судьбина! Припишем ее главе вертолетной компании. Назовем его человеком с большой буквы «Ч». И скажем, что надо эту историю положить в основу сюжета. Снять фильм не о груде металла, а о личности, для которой вертолетостроение – дело всей жизни. Ну, это якобы для того, чтобы заочно снискать доверие у конечного потребителя. Опять же, режиссеру доставить приятное. Он ведь любит у нас снимать кино по- домашнему.
Я обдумала Оксанкины слова. Идет! Давай теперь распишем по дням. Мы сидели с подругой до глубокой ночи. Легенда о Нижневартовске плавно перетекла в сказание о Кощее-каскадере-неудачнике, который, получив серьезную травму, несколько лет провел без движения и встал на ноги, только благодаря пробудившемуся в нем поэтическому дару. Вот такой у нас хилый Илья Муромец получился.
Дальше, подзадориваемые «Рябинушкой», которая почему-то никак не кончалась, мы пустились в пространные рассуждения на разные темы. Перебрали, кажется, все. От взрыва, породившего нашу Вселенную, до очевидной пользы рекламы. Причем во время последней дискуссии у нас уже явно наметилось деление на Фому и Ерему. Я толковала Оксанке о том, что проку от малобюджетной кампании нет никакого. Она же, отмахиваясь, твердила, что если бы не реклама, она бы уже давным-давно приняла «Калгон» вместо слабительного и была бы на небесах.
Закончилось все тем, что, испытав приступ удушья в прокуренной кухне, мы отправились дымить на балкон. Там, уткнувшись в плечо подруги, я наконец доверительно разрыдалась. Стала жаловаться на Мишу, называя его то сволочью, то любимым, то снова сволочью. Оксанка, сдерживаясь из последних сил, сострадательно раздувала ноздри. Но на известии о крестинах все-таки сорвалась и, глотая слезы, заныла:
– У-у, как семечком своим дорожит… подсолнечник хренов…
Так мы и стояли, утешительно оглаживая друг дружку – дескать, ну ничего-ничего, все еще утрясется. До тех пор, пока я не обнаружила, что у меня на лице в местах скопления влаги образуются целые наледи. После этого мы успокоились и отправились спать.
Лежа на диване, я сладко позевывала, но уснуть не могла. Безудержно тянуло на какое- нибудь романтическое приключение.
– Оксанка! – шепотом позвала я. – Ты спишь?
– Не-а, – откликнулась та, – лежу и тихо ненавижу Балагуру.
– А ты в курсе, что ты мне спор проиграла?
– Какой еще спор?
– Да ладно, не прикидывайся. Я про Арсена.
– Ну и чего?
– Как это чего? Хочу, чтобы ты прямо сейчас позвонила Лихоборскому и призвала его к порядку! Ты же приняла условия пари.
– Сдурела, что ли? Ты на время-то посмотри! Он уже дрыхнет давно, как примерный семьянин. Вдруг дитятко разбужу? Сева будет недоволен.
– Тебе-то что за дело? Давай! Возьми его в оборот! Я уверена, он примчится к тебе по первому зову.
– Угу, в лучшем случае он обойдется без мата. И потом! Если я его приглашу, ты что, тоже в ванной будешь отсиживаться?
– Не дрейфь, Дорохова! Когда он приедет, я освобожу тебе территорию. Лучше уж ему нас вместе не видеть, а то он от ревности на нет изойдет.
Оксанка безрадостно хмыкнула:
– Я тебе уже говорила однажды, но скажу еще раз. Ты, Чижова, дебильная, спасу нет. Спи давай! Не надо меня искушать. Я ведь в таком состоянии на многое способна. А завтра буду себе локти кусать. Не хочу! Потом как-нибудь, когда протрезвею… – И она, натянув одеяло, демонстративно от меня отвернулась.
– Ну уж нет, – закусила я удила, дотянулась до журнального столика и взяла с него Оксанкин мобильник. – Я от тебя не отстану. Звони немедленно! На трезвую голову ты никогда на это не решишься.
Я бросила телефон Оксанке в ноги. Она, проворчав что-то невнятное, уселась в кровати. Вздохнула. Сползала за трубкой. Вернулась на место и еще с минуту разглядывала пестроту лоскутов, из которых было соткано ее одеяло. Очевидно, собиралась с духом.
Потом воскликнула:
– Ну! Скажи мне что-нибудь ободряющее!
