заключенный под номером 7544 близко общался с тем, кого удалось застрелить при попытке к бегству. Они работали в одной бригаде и были соседями по бараку. Заключенный под номером 7544 тут же был изолирован от остальных, а, точнее, взят под стражу в здании политического отдела. В оперативном порядке ему было устроено несколько продолжительных допросов, которые, впрочем, не принесли никаких результатов. Заключенный признавал факт своего знакомства с убитым, но, при этом, утверждал, что про планирование побега и его участников ничего не знает. С его ликвидацией решили не спешить, так как кроме него больше не было ни одной зацепки, которая помогла бы выйти на тех, кто пытался бежать. Коменданту лагеря все это было прекрасно известно из рапортов, но детали его не интересовали. Его интересовал только результат, а результата, как такового, не было.
— В данный момент с ним работает политический отдел, — тщательно подбирая слова, ответил коменданту начальник лагеря. — Пока выяснить что-либо конкретное не удалось. Допрашиваемый молчит, несмотря на все применяемые к нему методы.
— Значит, применяются не те методы! — вспылил комендант. — Они не умеют работать. Вот и весь ответ. А мы сидим здесь и ждем, чем же все это закончится.
Он встал и прошелся по комнате.
— Никто в моем лагере не может безнаказанно пытаться бежать. Никто! — уже спокойнее произнес штурмбаннфюрер, глядя на вытянувшегося перед ним офицера. — Нельзя попытаться бежать, а потом находиться здесь, как ни в чем не бывало. Так нельзя. И поэтому я хочу знать, кто это сделал.
Комендант подошел к окну и, пытаясь справиться с остатками гнева, смотрел поверх видневшихся вдалеке лагерных вышек. Через минуту он повернулся к Курту, который до этого момента в разговор не вмешивался.
— Шольц, у меня будет к вам просьба, — теперь уже совсем спокойно произнес комендант. — Займитесь всем этим делом лично. И, по возможности, завтра же. Делайте, что хотите, под мою ответственность, но я жду от вас результатов. Все свободны, господа.
Герман Остен вступил в должность коменданта лагеря несколько недель назад, сменив почти три месяца занимавшего этот пост до него жестокого, но безынициативного Макса Бонке. В отличие от Бонке, отношения с которым у Курта сразу же не заладились, Остен показался ему человеком, с которым всегда можно было договориться, и, к тому же, с прогрессивными взглядами в отношении выстраиваемой в лагере политики. Остен просил его о чем-нибудь редко, можно сказать, только в самых крайних случаях, и сейчас Курт откровенно недоумевал, почему эта, весьма обыденная, в общем-то, ситуация с предотвращенным побегом стала именно таким случаем. Но, было также понятно, что дело взято комендантом под личный контроль, а потому, в любом случае, придется искать способ решения этой проблемы, хотел он сам этого или не хотел.
Шофер замедлил ход автомобиля и ловко припарковал его чуть поодаль от входа в одноэтажное кирпичное здание. Шольц открыл дверь и, не торопясь, покинул салон.
У входа его встретил дежурный.
— Где у вас проводится допрос пятьсот сорок четвертого? Проведите меня, — кивнув на приветствие, приказал ему Курт.
Тот проводил его к одной из камер в дальнем конце длинного коридора. Поравнявшись с ней, Курт сделал знак и, когда дежурный открыл перед ним дверь, вошел внутрь.
— Хайль Гитлер! — тут же поднялся и отчеканил унтершарфюрер, сидевший в камере за небольшим столом.
Камера для допросов представляла собой две смежные комнаты. Одна — побольше, в ней, непосредственно, и происходили допросы заключенных. И вторая, гораздо меньше размерами, в ней, обычно, находился напарник эсэсовца, работавшего с заключенным в данный момент. Тут же располагался стол, два стула, шкаф и письменные принадлежности. Обе комнаты соединялись между собой массивной железной дверью.
Сейчас из-за этой двери периодически доносились глухие звуки ударов и неотрывно следовавшие за ними негромкие стоны. Курт подошел поближе ко входу во второе помещение и с заметным интересом прислушался.
— Садитесь, — наконец произнес он, обернувшись к унтершарфюреру. — Доложите о результатах.
— До сих пор никаких результатов, оберштурмфюрер, — эсэсовец сел на самый край казенного стула. — Упорно повторяет, что ничего не знает. Слишком усердствовать пока не спешим, опасаемся перестараться. Сегодня утром была зафиксирована потеря сознания на период около двух минут.
— Значит, ничего не знает? — Курт как будто о чем-то задумался. — А как себя ведет в целом? Вызывающе?
— Нет. Поведение, скорее, покорное. Все время просит прекратить, иногда плачет. Также, неоднократно повторял, что может не выдержать такого обращения, но…
— Но пока держится и ничего ценного не сообщает, — закончил за него Шольц.
— Так точно, оберштурмфюрер.
— Откуда он?
— Из Висбадена.
— Да? Правда? — Курт, казалось, выглядел удивленным. — А, может, ему действительно ничего не известно?
— Крайне маловероятно, оберштурмфюрер. Информатор в своих показаниях утверждает, что допрашиваемый и заключенный, застреленный при попытке бегства, часто общались. Можно сказать, дружили.
— Даже так? Дружили?
Курт равнодушно посмотрел на часы, опустил взгляд вниз и медленно прошелся по комнате.
Было не очень хорошо, что заключенный держался покорно. Было бы лучше, если бы он строил из себя патриота и всем своим видом показывал, что его волю сломить не удастся. Такое поведение
