— Спасибо, Отто, — поблагодарил его Шольц, — можете идти.
— Я буду у себя. Только, помните, вы должны избегать любого непосредственного контакта с нею.
Когда дверь за Шнайдером закрылась, Курт снял марлевую маску, обошел койку, и, встав напротив окна, внимательно посмотрел на женщину. Странно, но ее лицо за столько лет почти не изменилось. Все те же худощавые, строгие черты, навсегда врезавшиеся в его память в далеком детстве. Все то же выражение губ, выдававшее непреклонный характер. Тот же проницательный взгляд, в глубине которого была спрятана та самая, так знакомая ему, едва различимая насмешка. Единственное, что изменилось, это ее волосы. Теперь они были коротко обстрижены и густо подернуты сединой. Женщина улыбнулась одними уголками губ, и Шольц почувствовал, как по его спине мгновенно пробежал знакомый предательский холодок.
— Ну, здравствуй, Курт, — произнесла она тихим хрипловатым голосом.
— Вы знаете, кто я? — спросил он, пытаясь справиться с охватившим его волнением.
Женщина продолжала улыбаться и пристально смотреть на оберштурмфюрера.
— Почему вы улыбаетесь? — недоуменно переспросил Шольц. — Что смешного в моем вопросе?
— Перестань, Курт, — Хелен едва заметно усмехнулась. — Я узнала тебя еще тогда, возле очереди. И ты, ведь, тоже меня заметил, верно?
— Я почти ежедневно бываю на этой площади и вижу тысячи лиц. Так что, не думаю, что я вас заметил.
— Заметил, Курт, заметил. Я это знаю, и ты это знаешь. А, если и не заметил, то уж наверняка почувствовал.
— Даже если так, это не более, чем случайность.
— Случайность? А почему меня не увели вместе с остальными той ночью? Это тоже случайность?
— Это… — Курт на мгновение отвел глаза в сторону. — Да. И это тоже случайность.
— Ни один победитель не верит в случайность.
— Здесь вы правы. Но, с каких это пор евреи стали цитировать наших немецких классиков?
— С тех самых пор, когда мы стали частью Германии. Мы жили в этой стране. Мы работали в этой стране. Мы любили эту страну и защищали ее, когда было нужно. Да опомнитесь вы, наконец. Мы такие же граждане этой страны, как и вы.
Хелен прикрыла глаза. Ей было трудно говорить.
— Вам не удастся втянуть меня в этот бессмысленный идеологический спор, — после непродолжительной паузы произнес Шольц. — Вы должны понимать, что время дискуссий и споров давно прошло. Оно было. И кончилось.
— Это какое-то безумие, — снова посмотрела на него Хелен. — Вы что, всерьез надеетесь с помощью поездов свезти куда-то целый народ и хотите заставить его в одночасье исчезнуть вместе с культурой, религией и традицией?
— Проснитесь и посмотрите вокруг, — обыденно пожал Курт плечами. — Мы это уже делаем.
— Проснуться? — переспросила Хелен и, шевельнувшись, негромко застонала от боли. Подождав, пока боль затихнет, она повернулась к Курту и, окинув его оценивающим взглядом, тихо продолжила: — А ты изменился, Курт. Сильно изменился. Я говорю сейчас не о твоей новой форме и безупречной военной выправке. Ты стал хуже, как человек. Знаешь, меня ведь уже не должно быть в живых. Но ты не дал мне погибнуть, сделал все, чтобы я оказалась здесь. И вот я здесь. Моя жизнь на исходе, но теперь я разговариваю с тобой, даже не имея возможности подняться или накрыться. Скажи, ты доволен собой?
— Мне это не доставило радости, — задумчиво глядя на нее, покачал головой Шольц. — Но, пожалуй, что да. Теперь я вполне доволен.
— Однажды, — обессиленно произнесла женщина, — ты обернешься и увидишь за спиной призраков. Они заберут тебя. И тебе придется раскаяться во всем, что ты совершил.
— Сомневаюсь, — надменно улыбнулся Шольц. — Однажды все это кончится. И мир станет чище, я в этом уверен.
— Ты никогда не был слишком способным учеником, Курт, — Хелен проницательно посмотрела на Шольца. Посмотрела так, что у того все похолодело внутри. — В свое время я пыталась, как могла, пыталась научить тебя многим важным вещам, но ты так ничему и не сумел научиться. В том числе, и самому важному.
— Как интересно… И чему же?
— Никогда, никогда и ни под каким предлогом нельзя пытаться лгать самому себе.
На лбу у Шольца выступила испарина. Он вдруг почувствовал внезапную, все нараставшую вспышку гнева. Почему так сильно колотится сердце? И почему так сильно хочется отвернуться, не видеть перед собой этого пронизывающего насквозь, насмешливого взгляда? Ведь все уже позади. Он уже давно не ученик, опаздывающий на уроки, а эта жалкая женщина уже давно не грозная фрау Штейнберг, наказывающая его за это.
Оберштурмфюрер отвернулся и, пытаясь справиться с собой, принялся смотреть в окно лазарета. Сзади него послышался негромкий протяжный стон.
— Я ведь все еще Хелен Штейнберг, ты не забыл, Курт? — хриплым голосом произнесла его бывшая преподаватель.
Шольц резко обернулся и с ненавистью посмотрел на женщину, лежавшую на койке. Внезапно оберштурмфюреру захотелось выйти на свежий воздух, и он, не став медлить, решительными шагами направился к выходу.
