смогу спокойно жить.
Роман поставил поднос на журнальный столик, отшвырнул ногой валявшуюся посреди комнаты злополучную газету и, сев на диван, сказал:
– Садитесь жрать, пажалиста!
– Спасибо, – ответил Арбуз и, развернув стул как следует, сел напротив Романа.
– А чем же я тебе могу помочь? – спросил Роман, насыпая себе растворимый кофе. – Напильник в булочке? Веревочную лестницу?
– Нет, – Арбуз усмехнулся. – Теперь не те времена. Так ты мне скажи – поможешь? Сделаешь то, что потребуется?
Роман помолчал, а потом, посмотрев Арбузу прямо в лицо, ответил:
– Сделаю. Для тебя – сделаю. Но только ты не думай, что это из-за...
И он посмотрел на валявшуюся под батареей газету.
Арбуз тоже посмотрел туда и сказал:
– А я и не думаю. Этот вопрос пока остается открытым. Ну а раз ты сделаешь, тогда слушай. Когда, ты говоришь, у тебя концерт в «Крестах»?
Тюремный двор не место для концертов.
Но когда очень хочется, можно сделать многое.
Можно заставить слона танцевать на арене с бантиком на шее, можно сделать из мужчины подобие женщины, отрезав одно и пришив другое, можно повернуть реки вспять, а можно за восемь часов построить во дворе «Крестов» огромную конструкцию, включающую в себя сцену, порталы, фермы для светотехники и многое другое.
Двадцать два монтировщика, которые пахали, словно Стаханов в приступе белой горячки, создали из металлических труб, угольников и сложных узловых элементов умопомрачительный решетчатый дворец, а другие специалисты навесили на его ажурные переплетения сотни три разнокалиберных прожекторов и светильников. В это время по краям сцены, уже застланной толстыми фанерными щитами, были возведены две зловещие башни, состоявшие из множества черных ящиков. В передних стенках ящиков были отверстия, в которых виднелись громкоговорители устрашающих размеров, а на самом верху этих мрачных нагромождений красовались черные металлические рупоры, направленные в сторону публики и напоминавшие о трубах Страшного суда, перспектива которого, впрочем, эту самую публику совершенно не беспокоила.
Начальник «Крестов» Николай Васильевич Валуев, вышедший во двор, посмотрел на это сооружение, ужаснулся и отправился к себе в кабинет выпить коньячку, чтобы успокоить нервы, а заодно и пересчитать деньги, полученные от организаторов концерта. За делами до сих пор не удосужился проверить сумму, которую предстояло разделить между заинтересованными лицами из тюремной администрации.
Вчера, когда в кабинет Валуева почтительно привели маленького плотного еврея с труднопроизносимой фамилией Каценеленбоген, который представился генеральным спонсором готовящегося мероприятия, матерый вертухай совершенно машинально стал прикидывать, в какую бы камеру его отправить.
Каценеленбоген, вальяжно расположившись в казенном кресле напротив Валуева, по-свойски улыбнулся и, болтая в воздухе короткими ножками, не достававшими до пола, расстегнул тонкий пластмасовый портфельчик и поинтересовался:
– Простите, Николай Васильевич, а у вас в кабинете... Стены имеют уши?
– Нет, – скупо улыбнулся Валуев, – вообще-то в тюрьме, конечно, имеются и камеры наблюдения, и микрофоны... контроля, но тут – нет. В кабинете начальника тюрьмы происходят важные служебные разговоры и... В общем...
– Понятно, – кивнул Каценеленбоген, – я понимаю.
Он вынул из портфельчика тонкую папку с бумагами, а также пять пачек зеленоватых денег.
Папку он отложил в сторону, а деньги с милой улыбкой осторожно разместил на углу стола.
– Я не знаю, куда их положить, – сказал он, улыбнувшись еще ласковее, – вы уж сами... Здесь ровно пятьдесят.
Валуев кивнул и небрежно сгреб деньги в ящик стола.
– А это, – Каценеленбоген открыл папку, – это уже дела общественные. Спонсорская помощь томящимся, так сказать, в неволе заключенным. Вот документы на получение от фирмы «Авиценна» товаров гигиены. Адрес склада указан. Это – накладная, по которой вы получите семьдесят пять телевизоров. Здесь... так, где он... ага! Оплаченный счет на косметический ремонт здания со стороны Невы. Ну, тут еще всякое разное, я вам позже расскажу. И главное...
Каценеленбоген внимательно посмотрел в глаза Валуеву, и тот увидел, что взгляд визитера совсем не такой добрый, как его улыбка. Скорее, он был даже холодным и жестоким.
– Главное... Упаси вас боже перепутать личную шерсть с государственной. Если мы, я имею в виду себя и других финансово участвующих в этом деле людей, говорим: это – вам, а это – зэкам, значит, так оно и должно быть. Буду совершенно откровенен. Это, знаете ли, облегчает взаимопонимание. Нашего привычного российского воровства мы не потерпим. Если нам станет известно, что вы – я имею в виду администрацию тюрьмы – прикарманили хотя бы одну пачку сигарет из того, что предназначено заключенным... В общем, лучше бы этого не было. У нас хорошие информаторы везде, так что...
Каценеленбоген улыбнулся и снова превратился в этакого милого и доброго еврейского дядюшку.
– Но я думаю, что никаких проблем у нас с вами не возникнет, – закончил он свою речь. – Что-то сегодня жарко... У вас есть «Боржом»?
И разговор перешел на более спокойную тему подготовки тюремного двора к концерту.
Это было вчера, а сегодня, войдя в кабинет, Валуев подошел к стенному шкафу, открыл его и достал бутылку армянского коньяка двадцатилетней выдержки. Налив рюмочку, он поставил бутылку на место, закрыл шкаф и уже поднес коньяк к губам...
В это время во дворе тюрьмы раздался дикий визг, будто сразу тысяча автомобилей затормозила юзом, потом прозвучал оглушительный электрический щелчок, а после этого чудовищный голос спокойно произнес:
– Раз, два, три. Раз, два, три. Проверка.
Таким голосом мог бы говорить великан, с любопытством наклонившийся над «Крестами» и думающий о том, растоптать этот игрушечные домики сразу или погодить немного.
Валуев облился коньяком и замер.
Его истерзанное страхом, ненавистью и жадностью сердце забилось, как лягушка, пойманная цаплей, и он выронил рюмку, с тихим звоном и плеском разбившуюся у его ног. В глазах потемнело, ноги стали холодными, а руки задрожали и ослабли.
Усилием воли выдавив из себя дрожь, Валуев посмотрел на разлившийся коньяк и хрипло произнес:
– Блядь!
Привычное заклинание вернуло ему уверенность, он прокашлялся и, снова налив себе в другую рюмку коньяка, выпил его одним глотком.
Подумав, Валуев поставил пустую рюмку в шкаф и, приложившись к горлышку, сделал несколько крупных глотков.
– Во, теперь другое дело, – севшим голосом уловлетворенно сказал он, – а то эти рюмочки... Блядь.
Убрав бутылку, Валуев сел за стол, закурил и выдвинул ящик, в котором со вчерашнего дня лежали спонсорские доллары. Вытащив все пять пачек, он собрался пересчитать деньги, и вовсе не из недоверия, а просто из любви к этим таким приятным, шершавым, зеленоватым листочкам, в которых, как пелось в одной из песен Романа Меньшикова, было все – богатство, власть и слава.
– Ну, слава нам не нужна, – усмехнулся Валуев, срывая с пачки цветную банковскую резинку, – власть у нас и так имеется – дай боже, а богатство, оно всегда полезно...
Но тут на столе зазвенел внутренний телефон, и Валуев, выругавшись, снял трубку.
– Але, – недовольным голосом сказал он.
– Николай Васильич, – это звонил с проходной его заместитель подполковник Голыба, – артисты
